Полиция начала расследование по факту смерти ребенка после обнаружения останков, захороненных в саду у дома в Холкхэме, на севере Норфолка. Полиция получила информацию о возможном убийстве и местонахождении останков в рамках следствия по делу о смерти Меган Хипвелл, проживавшей в Уитни, чье тело было найдено в Корли-Вуд на прошлой неделе.
Прочитав утром эту новость, я тут же позвонила Скотту. Он не ответил, поэтому я оставила сообщение с выражением сочувствия и поддержки. Он перезвонил после обеда.
– С вами все в порядке? – спросила я.
– Как сказать. – Он был пьян, и у него заплетался язык.
– Мне ужасно жаль… вам что-нибудь нужно?
– Мне нужен человек, который не будет все время повторять, что предупреждал.
– Простите?
– Утром ко мне заезжала мать. Судя по всему, она все знала заранее. «С этой девушкой что-то не так, у нее нет ни семьи, ни друзей, она появилась ниоткуда». Интересно только, почему я об этом слышу впервые. – Послышался звук разбившегося стакана и чертыханье.
– С вами все в порядке? – снова спрашиваю я.
– Вы можете сюда приехать?
– В дом?
– Да.
– Я… полиция, журналисты… не знаю…
– Пожалуйста. Мне нужен рядом кто-то, кто знал Меган, любил ее. Кто не верит всей этой…
Он был пьян, я это знала и все равно согласилась.
Теперь, сидя в поезде, я тоже пью и думаю над его словами. «Кто-то, кто знал Меган, любил ее». Я не знала ее и не уверена, что отношусь к ней по-прежнему хорошо. Я быстро допиваю содержимое банки и открываю новую.
Я выхожу в Уитни. Я – часть толпы, возвращающейся в пригород в пятницу вечером, такая же заложница заработной платы, как и вся эта масса распаренных усталых людей, спешащих домой, чтобы спокойно посидеть в саду с холодным пивом, поужинать с детьми и лечь спать пораньше. Наверное, это действует джин, но как же здорово быть снова подхваченной толпой, в которой все проверяют пропущенные вызовы на телефоне, ищут в карманах билеты, чтобы пройти через турникет. Я переношусь в прошлое, в наше первое лето на Бленхайм-роуд, когда я каждый вечер спешила домой, сбегала по ступенькам платформы вниз, а потом неслась со станции по улице почти бегом. Том тогда работал дома, и я едва успевала переступить порог, как он начинал меня раздевать. Даже сейчас, вспоминая об этом, я улыбаюсь и невольно предвкушаю то, что меня ожидало. Мои щеки пылали, пока я бежала, и я кусала губы, чтобы перестать глупо улыбаться. При мысли о нем и о том, что он тоже считает минуты, не в силах дождаться моего возвращения, у меня перехватывало дыхание.
Я настолько погружаюсь в воспоминания, что совершенно забываю о своих страхах встретить Тома или Анну, полицейских или журналистов. И вот я уже у дома Скотта и звоню в дверь. Она открывается, и я чувствую подъем, хотя и не должна. Но мне совсем не стыдно, потому что Меган оказалась не той, за кого я ее принимала. Она не была той чудесной и беззаботной девушкой на террасе. Не была любящей женой. Не была даже хорошим человеком. Она оказалась законченной лгуньей.
И убийцей.
Меган
Четверг, 20 июня 2013 года
Вечер
Я сижу с бокалом вина на диване у него в гостиной. В доме по-прежнему царит беспорядок. Интересно, он всегда живет, как подросток? Я вспоминаю, что он потерял семью как раз подростком, так что, наверное, да. Мне становится его жалко. Он возвращается с кухни и садится рядом. Если бы я могла, то приходила бы сюда каждый день на час или два. И просто сидела бы и пила вино, чувствуя, как он касается моей руки.
Но я не могу. Я дошла до самого сокровенного в своих признаниях, и он возвращает меня к ним.
– Хорошо, Меган, – говорит он. – Ты готова продолжать? Чтобы закончить то, о чем начала рассказывать?
Я слегка прижимаюсь к нему. Он теплый и не отстраняется. Я закрываю глаза, снова мысленно переношусь в ту ночь и оказываюсь в ванной. Это странно, учитывая, сколько сил у меня ушло, чтобы не вспоминать о тех днях и ночах. Сейчас же мне достаточно просто закрыть глаза, и я снова оказываюсь там, будто возвращаюсь в прерванный сон.
Вокруг темно и очень холодно. Я уже не в ванной.
– Я не знаю точно, что случилось. Помню, что просыпаюсь и понимаю, что произошло что-то жуткое и Мак уже дома. Он звал меня. Я слышала, как он звал меня снизу, но не могла пошевелиться. Я сидела на полу в ванной и держала ее на руках. По крыше барабанил дождь и яростно завывал ветер. Мне было ужасно холодно. Мак поднялся наверх, продолжая меня звать, показался в дверях и включил свет. Я зажмуриваюсь от нестерпимого жжения резкого жуткого света, заливающего ванную.
Я помню, как закричала, чтобы он выключил свет. Я не хотела смотреть, не хотела видеть ее такой. Не знаю, я не знаю, что было потом. Он кричал на меня, кричал мне в лицо. Я сунула ее ему и бросилась бежать. Я выскочила из дома прямо под дождь и бросилась к морю. Не помню, что было дальше. Он пришел за мной очень нескоро. Дождь продолжал идти. Мне кажется, я была в дюнах. Я хотела зайти в воду, но мне стало слишком страшно. В конце концов, он за мной пришел. И отвел домой.
Мы похоронили ее утром. Я завернула ее в простыню, а Мак выкопал могилу. Мы похоронили ее на самом краю участка возле брошенной железнодорожной ветки. И положили на могилу камни, чтобы отметить место. Мы не разговаривали об этом, мы вообще ни о чем не разговаривали и не смотрели друг на друга. В ту ночь Мак ушел. Сказал, что у него назначена встреча. Я подумала, что он, наверное, отправился в полицию. Я не знала, что делать. Я ждала его, ждала, что придет хоть кто-нибудь. Но он не вернулся. Он ушел навсегда.
Я сижу в теплой гостиной Камаля, прижимаюсь к его теплому телу и вся дрожу.
– Я по-прежнему это чувствую, – говорю я ему. – По ночам это чувство возвращается. Я боюсь, что снова останусь одна в доме, и не могу заснуть от страха. Тогда мне было страшно, слишком страшно, чтобы заснуть.
Я бродила по всем этим темным комнатам и слышала ее плач, я чувствовала ее запах. У меня начались галлюцинации. Я вдруг просыпалась ночью в полной уверенности, что в доме кроме меня есть еще кто-то. Или что-то. Мне казалось, что я схожу с ума. Что умираю. Что, наверное, лучше остаться здесь, и когда-нибудь мое тело обязательно найдут. По крайней мере тогда мы с ней не расстанемся.
Я всхлипываю и тянусь за бумажной салфеткой на столике. Рука Камаля соскальзывает вниз по моей спине, он ее не убирает.
– Но остаться там у меня не хватило духу. Я прождала, наверное, дней десять, а потом вся еда кончилась, не осталось даже фасоли в банках. Я собрала свои вещи и уехала.
– Ты потом еще виделась с Маком?
– Нет, никогда. Последний раз я видела его той ночью. Он не поцеловал меня и даже не попрощался. Просто сказал, что идет на встречу. – Я пожимаю плечами. – На этом все закончилось.
– А ты пыталась его разыскать? Я покачала головой:
– Нет. Сначала мне было слишком страшно. Я не знала, как он поступит, если я его разыщу. И к тому же я понятия не имела, где он мог находиться, – у него даже мобильника не было. Я потеряла связь с людьми, с которыми он общался. Его друзья вечно кочевали, не задерживаясь надолго на одном месте. Хиппи, бродяги. Несколько месяцев назад, когда на одном из наших сеансов зашла речь о нем, я попыталась его разыскать по Интернету, но безуспешно. Странно все это…
– Что именно?
– В первое время он повсюду мне мерещился. На улице или в баре я вдруг видела человека, так на него похожего, что сердце начинало бешено колотиться. Я слышала его голос в толпе. Но это давно прекратилось. А теперь… мне кажется, что он умер.
– Почему?
– Не знаю. Я так чувствую.
Камаль выпрямляется, осторожно отодвигается и поворачивается ко мне:
– Я думаю, что это просто игра твоего воображения, Меган. Считать, что видишь дорогих тебе людей после расставания с ними, вполне нормальная и обычная вещь. Раньше мне все время казалось, что в толпе мелькают мои братья. Что же до «чувства, что он умер», то оно, возможно, является следствием его исчезновения из твоей жизни. В какой-то мере ты сама уже больше не воспринимаешь его как живого человека.
