Том кивает:
– Меган подрабатывала у нас няней, когда Эви была совсем маленькой. Господи, мне даже не хочется об этом думать после всего, что писали в газетах. Но это лишний раз доказывает, как сильно можно ошибиться в человеке: думаешь, что знаешь его, а потом… – Он тяжело вздыхает. – Я не хочу, чтобы случилось что-то нехорошее. С тобой. – Он улыбается и слегка пожимает плечами. – Ты мне все еще дорога, Рейч, – говорит он, и я отворачиваюсь, чтобы он не увидел слез в моих глазах.
Но он, конечно, и так все знает, потому что кладет мне руку на плечо и произносит:
– Мне очень жаль.
Какое-то время мы сидим молча. Я сильно кусаю губы, чтобы не расплакаться. Я не хочу делать ему еще больнее.
– Со мной все в порядке, Том. Я привыкаю. Честно.
– Рад это слышать. Ты не…
– Пью ли я? Меньше. С этим тоже лучше.
– Это здорово! Ты хорошо выглядишь. Выглядишь… хорошенькой.
Он улыбается, и я чувствую, что краснею. Он быстро отворачивается.
– А как ты… У тебя нормально с деньгами?
– Все в порядке.
– Честно? Это так, Рейчел? Потому что я не хочу…
– Со мной все хорошо.
– Слушай, возьми немного, а? Черт, не хочу выглядеть кретином, но очень тебя прошу. Так, вдруг понадобится?
– Я честно в порядке.
Он подается вперед, и у меня перехватывает дыхание – как же хочется до него дотронуться! Зарыться лицом ему в шею, в спину между лопатками, вдохнуть его запах. Он открывает бардачок.
– Я выпишу тебе чек, так, на всякий случай. Можешь его не обналичивать.
Я не могу удержаться от смеха.
– Ты держишь чековую книжку в бардачке? Он тоже начинает смеяться.
– Кто знает, когда она может пригодиться, – поясняет он.
– Пригодится внести залог за свою сумасшедшую бывшую?
Он проводит большим пальцем по моей щеке. Я беру его руку и целую в ладонь.
– Обещай мне, – говорит он уже серьезно, – что будешь держаться от Скотта Хипвелла подальше. Обещай мне, Рейч.
– Обещаю, – говорю я и не лукавлю.
В душе у меня все поет, потому что я понимаю: он не просто волнуется за меня. Он ревнует.
Вторник 13 августа, 2013 года
Раннее утро
Я в электричке, смотрю на кучу тряпья возле путей. Темно-синяя ткань. Похоже, это платье с черным поясом. Я не могу себе представить, как оно там оказалось. Железнодорожники тут явно ни при чем. Мы движемся, но очень медленно, и я имею возможность хорошо его разглядеть. Мне кажется, что я уже видела это платье раньше, словно кто-то в нем ходил. Но когда – вспомнить не могу. Очень холодно. Слишком холодно, чтобы носить такое платье. Похоже, скоро выпадет снег.
Я с нетерпением жду, когда покажется дом Тома – мой дом. Я знаю, что он будет сидеть в саду. Знаю, что он будет один, и когда я буду проезжать, улыбнется и помашет рукой. Я все это знаю.
Но прежде мы останавливаемся около дома номер пятнадцать. Там на террасе сидят Джейсон и Джесс и пьют вино, что очень странно, потому что еще нет и половины девятого утра. На Джесс платье с красными цветами и маленькие серебряные сережки в форме птичек – я вижу, как они раскачиваются, когда она говорит. Джейсон стоит у нее за спиной, положив руки ей на плечи. Я улыбаюсь им. Мне хочется помахать им рукой, но я стесняюсь других пассажиров – они решат, что я ненормальная. Поэтому я просто смотрю и жалею, что не могу тоже выпить.
Мы стоим уже целую вечность, а электричка так и не трогается с места. Я нервничаю, потому что Том может не дождаться, и тогда я его не увижу. Теперь мне хорошо видно лицо Джесс – лучше, чем обычно, наверное, из-за света, необыкновенно яркого и бьющего ей прямо в лицо, как прожектор. Джейсон по-прежнему стоит сзади, но его руки уже не на ее плечах, а на шее, и видно, как ей плохо. Он душит ее. Я вижу, как побагровело ее лицо. Она плачет. Я вскакиваю на ноги, барабаню в стекло, кричу, чтобы он прекратил, но он меня не слышит. Кто-то хватает меня за руку – это рыжеволосый парень. Он заставляет меня сесть и говорит, что следующая остановка уже скоро.
– Но будет уже слишком поздно, – объясняю я.
– Уже и так слишком поздно, – говорит он.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на террасу, и вижу, как Джейсон наматывает на руку светлые волосы Джесс и собирается разбить ее голову о стену.
Утро
Я проснулась несколько часов назад, но до сих пор не могу прийти в себя и унять внутреннюю дрожь, даже сейчас, сидя в электричке. Я очнулась от кошмара, чувствуя страх, с ощущением, что все мои представления о Скотте и Меган оказались ложью, всего лишь плодом фантазии, а никак не отражением действительности. Но если во всем виновато воображение, то сну тогда тем более нельзя верить? Сказанное Томом наложилось на чувство вины за ночь, проведенную со Скоттом, а сон вполне мог явиться естественной реакцией мозга на отдельные вырванные из контекста факты.
И все-таки, когда электричка останавливается у семафора, чувство тревоги продолжает нарастать, и я со страхом устремляю взгляд на дом номер пятнадцать. Окна и двери закрыты, никого не видно. Дом кажется тихим и мирным. Или брошенным. Кресло Меган по-прежнему стоит на террасе. Сегодня тепло, но меня по-прежнему трясет.
Я не должна забывать, что все, рассказанное Томом о Скотте и Меган, он узнал от Анны, а мне ли не знать, что ей ни в чем нельзя верить?
Мне показалось, что доктор Абдик сегодня поздоровался не так приветливо, как обычно. Он будто ежится от внутренней боли, и рукопожатие у него вялое. Я помню слова Скотта, что полиция обещала не раскрывать информацию о беременности Меган, но вдруг Абдику сообщили и он думает о ее ребенке?
Мне хочется рассказать ему о своем сне, но я не знаю, как это сделать, не выдав себя, и спрашиваю, может ли гипноз помочь вспомнить.
– Ну, – говорит он, положив руки на стол и растопырив пальцы, – есть врачи, которые полагают, что с помощью гипноза можно вернуть утраченные воспоминания, но тут все далеко не так однозначно. Я сам это не практикую и своим пациентам не рекомендую. Я сомневаюсь, что это может пойти на пользу, но уверен, что в отдельных случаях может нанести большой вред. – Он смотрит на меня с легкой улыбкой. – Мне жаль. Я знаю, что вам хотелось бы услышать другое. Однако при проблемах с головой быстрых решений не бывает.
– А вы знаете специалистов, которые этим занимаются?
Он качает головой:
– Мне очень жаль, но никого порекомендовать я не могу. Вы должны понимать, что пациенты под гипнозом очень внушаемы. Воспоминания, которые «извлекаются из памяти», – он изобразил пальцами кавычки, – отнюдь не всегда достоверны и вовсе не являются реальными воспоминаниями.
На такой риск я пойти не могу. Я не могу допустить, чтобы в моей голове появились новые образы, которым нельзя доверять, а воспоминания бы сливались, трансформировались и вводили меня в заблуждение, выдавая воображаемое за действительное и заставляя видеть все под одним углом, хотя на самом деле смотреть надо под другим.
– Тогда что вы можете предложить? – спрашиваю я. – Есть какой-нибудь способ помочь мне вспомнить?
Он задумчиво проводит по губам длинными тонкими пальцами.
– Да, это возможно. Подробный рассказ о каком-то конкретном воспоминании поможет оживить память: нужно рассказать о деталях и подробностях в каком-то комфортном месте, где вы чувствуете себя в безопасности…
– Например, здесь? Он улыбается:
– Например, здесь, если вам тут комфортно и вы чувствуете себя в безопасности.
Его голос становится громче, он задает вопрос, на который я не отвечаю. Его улыбка гаснет.
– Подключение других органов чувств помимо зрения тоже может оказаться весьма полезным. Звуки, осязание… особенно важную роль в оживлении воспоминаний играет запах. Большую помощь может оказать музыка. Если речь идет о каких-то конкретных обстоятельствах, конкретном дне, то можно восстановить события, проделав заново весь путь «на месте преступления», если такое сравнение допустимо.
