Отец предварительно уложил девочку спать и убаюкивал, чуть заподозрив шаткость её покоя. Он не прекращал любоваться ею и ронять слёзы, ценя каждую из этих секунд. Сожжены были все дрова и свечи, закончились запасы еды и питья, остановится скоро рука, ведущая бессмысленные записи…
На детской полке построились неуклюже, но неподдельно преданно лучшие друзья и помощники отца в деле созидания и сохрананения света в юном, невинном разуме дочери — мягкие игрушки и книжки со сказками. Для них было долгом оставаться для неё пёстрыми и весёлыми даже накануне гибели добра. На протяжении всего выживания здесь они вместе с отцом лелеяли и обманывали девочку, пытаясь сотворить внутри неё самый ясный и счастливый мир, независимый от того гигантского кошмара, который гноил планету. И чем радостнее и беззаботнее будет этот мир, тем станет светлее её целебное сияние и тем крепче — сон, в котором она должна была остаться навсегда… Отец готовил себя к поступку, за который он вечно будет пылать в аду, но который не позволит оборотням надругаться над телом и над миром девочки. И сам собой возникал вопрос, решать который нельзя было желать ни одному отцу, а именно: каким способом это сделать!? Проще было порвать себе глотку…
Языки пламени едва шевелились в печи.
Отец вернул на полку ручку и исчерканные страницы. Прочитает их кто-нибудь или нет — об этом он уже не думал.
Он принёс из чулана широкую ивовую корзину, скрученную из нормального дерева ещё до мутации. Затем с осторожностью сапёра, хирурга, дрессировщика, с волнением в душе взял на руки девочку, завёрнутую в матрас, простынки и одеяльце, и опустил в корзину.
«Прости, моя маленькая.»
Он потрогал дно опустевшей кроватки: оно было нежно тёплым, храня в себе частички доброго духа.
В кладовой оборотень разломал колыбель топором и кинул проголодавшемуся огню. Этих дров хватит совсем ненадолго.
Дрожащий отец медленно и нехотя подошёл к приютившейся на столе корзине. Положил рядом нож. Склонился над дочерью и смотрел на неё, заворожённый и напуганный до полусмерти. У него кружилась голова. Он боролся, он решался…
Не шелохнувшись, он простоял так до тех пор, пока огонь в печи не погас…
На улице нарастал гомон.
Из онемения человек-волк вышел, заметив лишь, как вокруг что-то трещит. Он оторвал взгляд от девочки и стал прислушиваться…
Показалось?..
Нет, снова треск… Вот, ещё… И ещё… Опять и опять, всё сильнее! Со всех сторон! Это трещали стены!
Одновременно с тем из чулана доносилась какая-то возня… Неожиданно оттуда раздался хруст дерева! Отец метнулся в тёмное помещение и увидел ужасное. Из дыры в полу торчали когтистые руки, почти человеческие: тот же размер, те же локти, мускулы, пятипалые кисти, тот же цвет, только немного чёрной шерсти поверху. Они размахивали, рассекали воздух, как лопасти, кровоточили и молотили половицы. Гремели удары и плясал визг. В отверстие, сквозь лохмотья древесных волокон протиснулась острая и сморщенная бешенством морда. Из пасти отрыгивались пережёванные доски и земля.
Крысарь!
Отец без лишних мыслей поднял колун и долбанул по черепу этой мерзости. Несколько секунд агонии — и тварь обмякла.
Хозяин переводил дыхание и оттирался он багряных брызг…
Чёрт! Какого лешего тут делали крысари!? Под домом, наверняка, был уже целый тоннель. Но не могли же они сами додуматься до такого! В раннем возрасте все их действия бессознательны, и потому стай у них нет. А прорыть подкоп — это, уж точно, надо знать, где и куда копать, да и одного крысаря мало будет. В конце концов, тут кругом волков полным-полно — их бы сожрали вмиг! И они кого-нибудь — тоже…
Оборотень воротился в комнату, которая по-прежнему трещала. Кроме того, добавился новый звук, клокочущий, ритмичный… Звериный слух подсказывал его источник — печь.
«Что происходит?»
Он увидел, как брёвна изнутри наливаются чернотой, словно в их пропитывало нечто водянистое и проступало наружу.
Через минуту нарисовались трещины. По стенам и с потолка заструилась, закапала какая-то чёрная жидкость, обращая детские цветные картинки в обвислое серое тряпьё…
Внезапно дом встряхнуло. Стены накренились; кое-где появились нещадные надломы, из которых виднелись толстые сосуды и хлестала кровь — всё чёрное. Участился и стал громче бурлящий звук.
Оборотень ринулся к печи: там витала непроглядная темнота.
Но там что-то было. Живое…
Он сбегал к сундуку за фонариком и, вернувшись, вторично заглянул в печное жерло, пронзив его лучом. Он чуть не выронил прибор, когда открылась картина…
В глубине топки, за поворотом дымохода, билось чёрное сердце, огромное и скользкое! Его желудочки и предсердия быстро и противно сокращались, а разветвлённые артерии и вены вонзались в камень, скорее всего, уходили в его недра и простирались внутри всех стен дома. И теперь эта сеть начала стягиваться, чтобы разрушить постройку.
О, Господи! Значит, оно родилось из золы и пепла сгоревшего дерева. Мутированного дерева! Или эти чёрные жилки в дровах не умирали от пламени, а просто скапливались там и сливались вместе… Неужели оно постоянно таилось здесь и росло, а огонь не причинял ему вреда? Как же он, идиот, проморгал такую дрянь, да ещё смел оставлять с ней наедине свою дочь!? О, проклятье!
Отец взял тоненький свёрток со стрелами и принялся заряжать самострел.
Он поочерёдно всадил в сердце три стрелы. Больше, увы, не было. Но больше и не потребовалось. Одинокий орган задёргался в конвульсиях, потеряв ритм. Дом напрягся и качнулся от внутреннего давления, а затем стих вместе с сердцем…
Отец положил оружие на стол, посмотрел на девочку — и его задушил новый ужас: на лоб дочки упала капля этой чёрной мерзости и теперь расползалась по её лилейной коже, которая тут же нахмурилась. Малютка что-то промычала во сне и засопела.
«Боже мой! Только бы не проснулась!.. Сейчас, миленькая, потерпи!..»
Краешком одеяла отец провёл по испачканной головке. Грязь ушла в белую ткань, остатки испарились в тепле сияния, а отец, игнорируя боль, погладил дочку кончиками очеловеченных пальцев. Её это, похоже, успокоило: она улыбнулась и задышала чисто.
— Спи, моя фея. Беги по лугам душистым, летай в облаках молочных… У тебя никто не отнимет твоего счастья, клянусь тебе! — прошептал оборотень, понимая, что не сможет уже привести в исполнение свою страшную идею.
Как же он хотел простоять так ещё бесконечность, не отводя глаз от смысла своей короткой жизни…
Но вновь стены их крепости всколыхнулись: волки таранили дом своими телами. На чердаке уже барабанили чьи-то лапы; под землёй тоже кто-то пробирался; о дверь скрежетали когти.
— Ну вот и всё… Час настал. Пробили колокола… Пора уходить! — сказал вслух оборотень с трагической торжественностью.
«Только, интересно, в какую сторону?» — признавал он безвыходность, нежели задавался вопросом, будучи уже в кладовой. Охотничий нож он пристроил у пояса, рассовал патроны по ячейкам ремня и сейчас выбирал из сундука самые полезные вещи.
Фонарик и бачок с керосином от лампы, то есть свет и огонь, он взял в первую очередь. Моток верёвки решил сначала не брать, но потом перекинул через голову и закрепил на туловище, подумав, что нести его особых хлопот не составит, да и мало ли где пригодится. С сожалением глянул на груду ружей: без боеприпасов это было всего лишь железо.
«Да, оружия надо бы побольше,» — заключил оборотень и окинул взором бедный чулан. Из всех предметов на эту роль подходили только топор и колун. С ними-то как раз таскаться будет неудобно. Но зато
