На втором рисунке была планета, покрытая белым покровом с завихрениями облаков. Третий – рисунок земного пейзажа, затем красные пески Марса с маленьким кружком солнца. На четвертом – Юпитер, на пятом – Сатурн с огромными кольцами, и на шестом – мертвая поверхность Луны с висящей над нею Землей.
Браге смотрел на меня, и мне показалось в какой-то момент, что он упадет на колени – в его взгляде было преклонение. Он написал на этом же рисунке по латыни: «Мне надо выучить ваш язык».
Я же в ответ нарисовал силуэт Кремля, рядом большое здание с надписью «Университет», затем написал: «Ректор». И показал пальцем на него.
Браге, все еще не пришедший в себя от моих рисунков, ткнул пальцем в меня и сказал на латыни:
– Ректором должен быть ты.
Мы еще посидели около часа, я нарисовал ему этапы операции по восстановлению носа – здесь вообще все оказалось лучше, чем я рассчитывал. У него шпагой была срезана верхняя часть, а ноздри, которые было бы сделать сложнее всего, остались на месте. Так что в два этапа его нос приличных размеров можно было восстановить. Я кое-как объяснил это своему гостю. Но тот слушал невнимательно, его взгляд был прикован к моим рисункам. Конечно, сейчас у него было, наверно, нечто вроде шока: я не знал, каким он считал устройство Вселенной, но вряд ли он мог думать, что кто-то на Земле знает, как выглядит поверхность планет.
Он глянул на меня и, взяв перо, нарисовал комету, в ответ я снисходительно улыбнулся и провел через всю Солнечную систему орбиту кометы и нарисовал примерные фазы удлинения ее хвоста в зависимости от приближения к Солнцу. А затем показал на стакан воды. Похоже, моих откровений гостю хватило, он встал, попрощался и, слегка пошатываясь, пошел к себе.
Я уже думал, что сегодня никаких сюрпризов не случится. Но человек предполагает, а Бог располагает. Не успел я пройти вниз, как прибежал стольник и сообщил, что ко мне приехал Хворостинин со товарищи.
Когда я спустился вниз, их уже встречала моя жена. Она как раз протягивала чащу сбитня Поликарпу Кузьмичу и с укоризной смотрела на меня.
Вот это был сюрприз. За прошедшие годы воевода сильно сдал. Через все его лицо шел уродливый сабельный шрам, правый глаз почти не открывался, держал он чашу левой рукой: правой кисти не было. Он выпил чашу сбитня и крепко обнял меня:
– Ну здравствуй, Сергий Аникитович, вишь, как свидеться пришлось.
Он шмыгнул носом, и по щеке у него скатилась одинокая слезинка. Сзади его успокаивающе похлопал по плечу Дмитрий Иванович:
– Будет тебе, старый, слезу пускать. Лучше Господа поблагодари, что живым остался.
Сам Хворостинин выглядел как обычно, только слегка осунувшееся лицо говорило, что жизнь у него проходит не в тереме.
Я пригласил дорогих гостей к столу, на который уже несли все, что было в доме. Позвали, пригласили за стол и Тихо Браге. Поликарп Кузьмич вначале не очень приязненно посмотрел на моего гостя, но, узнав, что это знатный датчанин, да еще обласканный государем, больше не выступал. Когда мы уже выпили не по одной стопке, Дмитрий Иванович рассказал, что Поликарпу Кузьмичу этим летом не повезло. Когда в Диком поле он решил самолично выехать в дозор, на них неожиданно напал татарский отряд. Основные силы были недалеко и, услышав звуки сечи, пришли ему на выручку. Но для воеводы это было уже все равно. Татарская сабля изуродовала ему лицо и отрубила правую кисть. Из всего дозора в живых осталось только три человека, но без ран не было никого. Для него, воина по жизни, это было непереносимо. Может, больше из-за этого выздоровление шло медленно. Три месяца он отлеживался у себя в вотчине. За это время воеводство от него уплыло. И сейчас он приехал бить челом государю, чтобы тот дал ему службу. Попав в Москву, заехал к старому другу. Хворостинин, увидев, что Кузьмич почти не видит правым глазом, вместе с ним отправился ко мне, чтобы узнать – могу ли я сделать так, чтобы веко у воеводы могло подниматься. Я внимательно осмотрел изуродованное лицо Поликарпа Кузьмича и сказал, что вполне могу решить его проблему. Пока мы с ним говорили, Дмитрий Иванович, к моему удивлению, о чем-то оживленно переговаривался с Браге.
«Ну и дела, – подумал я, – все кругом знают датский язык, один я ни хрена не понимаю».
Увидев, что я на них смотрю, Хворостинин пояснил:
– Тюге мне тут рассказывает, как ему в молодости нос обрубили. Говорит, мол, что до сих пор не верит, что ты сможешь все исправить. Я ему объясняю, что ты еще не такие личины исправлял.
За окном стемнело, небо было звездным, и астроном, выпросив у меня подзорную трубу, отправился наружу заниматься своим любимым делом.
Когда он ушел, старые вояки пустились в обсуждение, как дальше будет проходить Ливонская война. Поликарп Кузьмич был убежден, что литовские бояре-шляхтичи, вкусившие вольностей, вряд ли поддержат своего князя.
Дмитрий Иванович его внимательно слушал, а когда тот закончил, сказал:
– Знаешь Поликарп, Иоанн Иоаннович от отца многое взял, и мне кажется, что сможет он с вольницей шляхетской справиться, особенно если все не торопясь делать будет.
– А вот я сомневаюсь, Дмитрий Иванович, вот я сколько в Торжке просидел – за это время с литовской стороны смердов немерено пришло. Думаешь, боярам литовским это по душе? Они теперь на своего князя давить будут, чтобы тот перед отцом своим стал требовать назад всех холопов возвернуть. А наш государь на такое не пойдет. А то, что торговля беспошлинная у нас теперь будет с обеих сторон, – это их мало волнует.
Потом они начали обсуждать перспективы избрания польского короля. Называли имена, которых я не знал, города, в которых не бывал, я сидел открыв рот и все пытался сориентироваться в том, что они говорят, но понять ничего не мог. Уже за полночь, договорившись, что завтра после приезда из Кремля я прооперирую воеводу, отправились спать.
Утром мы поехали в Кремль вместе с воеводой. Когда прибыли, я свел его с очень неплохим дьяком – мастером на челобитные, тот в предчувствии хорошего приработка с энтузиазмом принялся за дело. Когда выходил из палаты, я слышал громкий голос, перемежающийся скрипом гусиного пера:
– А бьет тебе челом, великий государь, холоп твой Поликарпишка, воеводой Торжка верно тебе служивший. В жестокой сече с татарами был я сильно поранен…
Я же отправился к царю, по пути размышляя, что в своей первой жизни, читая о том, что даже видные бояре при обращении к царю именовали себя холопами, думал, что рабами на Руси были все. Как же я ошибался: оказывается, чтобы назвать себя гордо холопом царя, надо было быть боярином. Все остальные именовали себя при обращении к царю – «сирота твоя». А «холоп царя» нес в себе именно тот смысл, что боярин является его верным вассалом, и никакого унижения при таком обращении никто не испытывал.
Сам Иоанн Васильевич был сегодня в хорошем настроении. Первым делом спросил у меня, как устроился его новый подданный, и сказал, что ждет его вечером во дворце, хочет он, чтобы Браге составил ему гороскоп, так как наслышан, что тот составлял его датскому королю. Я, воспользовавшись его хорошим настроением, решил начать разговор о лекарской школе и, если получится, – об университете.
– Великий государь, через два дня первые ученики в школе твоей лекарской при монастыре начнут занятия посещать. Освятить новую школу лично митрополит Антоний согласился. Может, и ты, государь, захочешь посмотреть, куда деньги казны вложены.
Иоанн Васильевич задумался:
– А что, можно посмотреть, как там у тебя все обустроено, знаю я, что ни копейки себе не взял, а еще и свои деньги вкладывал. Но больше всего мне по душе, что ты типографию сделал, – мало у нас еще их. Ты, как первую книгу напечатаете, мне обязательно покажи.
– Государь, а ведь мне митрополит запретил Святое Писание больше чем в одну книгу печатать – дескать, они ее вначале на Соборе прочитают. Будут ошибки искать и со старыми книгами расхождения. А когда все исправления сделают, только тогда и дальше печатать можно.
