Когда же после лекции сразу не ушел, а вызвал школяра к себе, он глядел на меня с таким ожиданием, что я сразу сообщил ему, что его отец на исправление увечья согласен, но, будучи предупрежден, что лечение может закончиться смертью, просил, чтобы он хорошо подумал, прежде чем соглашаться.
Юноша поклонился в ноги и сказал:
– Спаси тебя Господь, боярин, за доброту твою, вот уже второй день в новой обувке хожу, видишь сам, костыля сегодня не брал. Еще два-три дня – и совсем привыкну. Никогда не думал, что обувь может так помочь. Но все равно не хочу быть калекой и, ежели жив останусь после лечения, век за тебя молиться буду.
– Так, значит, не боишься рискнуть!
– Не боюсь, Сергий Аникитович, с надежей на Господа и милость его вручаю жизнь свою в твои руки.
Когда уже в сумерках вышел на монастырский двор, в ворота забарабанили, а когда встревоженный монах их открыл, в них проехал царский гонец. Поклонившись мне, он сообщил:
– Боярин, царь Русского царства тебе к нему на глаза срочно прибыть приказал.
Я переглянулся с Кошкаровым и, в ответ также поклонившись, сказал гонцу:
– Немедленно выезжаю и вскоре буду у государя.
Когда пришел в царские покои, Иоанн Васильевич был один, что казалось очень странно: обычно вокруг него находилось множество людей – бояр, стольников и дьяков. А сейчас только по шестерке громадных стрельцов стояли снаружи у каждой из двух дверей палаты.
Иоанн Васильевич был явно озабочен, лоб наморщен, сумрачное выражение лица говорило, что царь не просто озабочен, но еще и рассержен.
– Вот скажи мне, Сергий, как ты себя блюдешь? – спросил он, глядя мне в глаза.
Я, не понимая вопроса, стоял, глупо моргая глазами.
Иоанн Васильевич изволил усмехнуться:
– Ты, Сергий Аникитович, лекарь мой уже четвертый год. Все тебе про меня известно, до самой малой болячки. Знаешь ты много того, что держать при себе надобно. А скажи мне – как ты бережешься от людей лихих?
До меня начала доходить суть царских вопросов.
– Великий государь, холоп твой Сергий царской милостью не оставлен, есть охрана у меня, старший в ней Борис Кошкаров, известный воин. С тобой на Казань ходил.
Иоанн Васильевич с недовольным выражением лица продолжал:
– А мне донесли, что не бережешься ты совсем, без охраны частенько ходишь. Вот на-ка почитай, что мне пишут.
Я взял неказистый листок бумаги, на котором типичным дьяческим почерком было написано: «Дважды видели, как Щепотнев с домочадцами без охраны в церкву на Варварке выходил. Вчера по рынку проехался и не оберегался нисколько».
Царь выхватил бумагу у меня из рук.
– И это только за те дни, что надзор за тобой учинил, – ядовито сообщил он мне. – А сейчас вот эту бумагу почитай!
Он сунул мне в руки грязный пергамент, на котором были видны следы многочисленных чисток. Он был заляпан следами воска и несколькими кровяными пятнами.
«А после второго подъема на дыбе показал иуда Федька Захарьин, что кроме всего прочего сносился он с генералом иезуитов и отправлял тому по его просьбе сведения про царского лекаря, все до последней мелочи. На вопрос, зачем такие сведения нужны схизматикам, сказал, что доподлинно не знает, но думает, что намереваются они либо жизни Щепотнева лишить, либо выкрасть, что для государя едино, потому как он лекаря своего лишится, а схизматики через лекаря смогут многое про царя русского Иоанна Васильевича узнать».
Что там было дальше, я опять не успел прочитать, потому что вновь царь выхватил пергамент у меня из рук.
– Ну что, понял, что беречься надо?! Ты не просто боярин, ты – лекарь мой! Думаешь, я за эти годы не понял, что ты меня вновь на ноги поставил? Я же даже на коня сесть толком не мог, так шея болела. Так что хочешь или нет, а будет теперь у тебя охрана вторая, которую я сам назначу.
Он ударил посохом по полу, и в тот же момент в палату вбежал один из стрельцов.
– Быстро Ивашку Брянцева сюда, – приказал царь, и стрелец моментально испарился.
Через пару минут запыхавшийся Иван уже стоял на коленях перед царем.
Иоанн Васильевич, видимо слегка удовлетворенный данным мне нагоняем, уже спокойней сказал:
– Ивашка, вот Щепотнев стоит перед тобой, чтобы берегли его как зеницу ока. Что хотите делайте, но чтобы он жив оставался.
Иван, пользуясь тем, что повернулся лицом ко мне и царю не было видно, скорчил гримасу, которая, скорее всего, должна была показать его удивление этим приказом.
Он вновь повернулся к Иоанну Васильевичу и, низко поклонившись, заверил того:
– Все будет исполнено, Иоанн Васильевич, жизни не пожалеем, а лекаря сохраним для тебя.
Царь махнул рукой, и мы с Брянцевым с поклонами вышли из палаты, куда немедленно хлынула толпа ожидавших у дверей бояр. Они заходили, бросая на меня любопытные взгляды: всем было интересно, чего это Иоанн Васильевич нарушил уже сложившийся обычай и вызвал своего лекаря в неурочный час.
Мы прошли через несколько палат и вышли на высокое крыльцо царских покоев. Денек был хорош, опускающееся солнце ярко светило на ярко-синем небе, на крышах сверкал снег, а вот мое настроение что-то было не очень. Брянцев повернулся ко мне и заговорил с сочувствием:
– Ну что, Сергий Аникитович, повезло еще тебе, слышал бы ты, как государь тебя до этого поносил. Видимо, успокоился, пока твоего приезда ожидал. Так вот слушай, с нынешнего дня из Москвы тебе никуда. И все поездки теперь только из дома в Кремль да в школу твою лекарскую. Государь хотел и туда запретить ездить, да вспомнил, что печатня там у тебя имеется, за которой глаз нужен.
Я стоял, слушал слова Брянцева и думал, что в вотчины свои я теперь, наверно, не попаду никогда.
Пока мы разговаривали, к нам подошел чем-то довольный Кошкаров. Я предполагал, чем он был доволен. Если его требования я периодически пропускал мимо ушей, то недвусмысленный приказ царя придется выполнять.
Брянцев оборвал свои нравоучения и поздоровался с Борисом, и они начали тут же обговаривать, как будут беречь мое тело. Они разговаривали довольно долго, и мороз начал уже пощипывать щеки, поэтому я решил все же подать голос.
– Борис, а ты помнишь, куда сегодня я еще собирался? Хованские еще вчера извещены, что я к ним по делу особому приеду. Давай поехали, а то сам князь недолгий гость в Москве, в зимний поход опять приказано ему идти.
Иван и Борис закончили разговор, из которого я понял, что охрана моего подворья ляжет теперь и на стрельцов, кроме того, будет усилена охрана Аптекарского приказа, и даже в монастыре также будет десяток стрельцов в помощь монахам.
Брянцев ушел в палаты, а мы с Борисом спустились вниз и, усевшись на коней, отправились к Хованским.
До усадьбы князя было не очень далеко. А уж по меркам моей первой жизни она была почти по соседству со мной. Но я привык, что сейчас расстояния измерялись совсем по-другому. Для этого надо было всего лишь несколько лет пожить без автотранспорта и современных дорог.
Через полчаса мы уже стучались в большие дубовые ворота. На вопрос охраны, кого там несет, Борис ответил:
– Боярин Щепотнев Сергий Аникитович в гости к вашему князю пожаловал.
За воротами засуетились, заскрипели засовы, и мы въехали в медленно открывающиеся ворота, за ними уже набегала любопытствующая дворня, несколько конюхов бросились к коням и повели их к коновязям.
Я же в сопровождении «знакомцев» медленно пошел к крыльцу, на которое уже вышел сам князь.
Андрей Петрович решил не ударить лицом в грязь, и на нем были надеты, по-моему, три шубы, все они были расстегнуты, чтобы мех, которым они подбиты, был виден всем. Под шубами виднелся изукрашенный пояс, висевший пониже живота. А шапка-горлатка была, наверно, высотой не меньше метра. Дороден и важен был князь.
«И как он только в сражениях шевелится?» – подумал я.
Мы с ним обменялись приветствиями, и он медленно и вальяжно повел меня в обеденный зал.
В это время мою охрану уже вели в людскую, где, как я надеялся, обедом их тоже накормят.
