Роман хотел засмеяться и сказать что-то едкое, но губы Алексиса опередили, неожиданно опалив кипятком плавящей ласки, вбирая в себя сорвавшийся в сип воздух, и сердце Романа перестало биться. Перед ним оказалась Алиссинди. До щемящей боли знакомый, страстный, но удивительно нежный поцелуй, преисполненный любви и горьковатой сладости... Он знал его вкус. Роман поплыл, теряя ощущение реальности, пространства и времени. Возлюбленная была рядом с ним - он осознал её присутствие, запах и, возможно, поэтому оказался не в состоянии оттолкнуть Алексиса, растерялся перед ошеломительным напором упоительной ласки.
Алексис пил его губы, дразнил губами и языком, не пропуская уголка и не оставляя краешка пространства, как любила делать Алиссинди. Заставил раскрыться себе навстречу, расписывая узорами и скользя кончиком ласки, растирая наслаждение точечными касаниями, и перепробовав миллиметрами страсти, ворвался, сминая рот сокрушительным стремительным ураганом, откровенно трахая языком.
Нет, Алиссинди не делала такого. Или делала? Кто он? Что это? Как такое возможно? Роман не замечал, что стонет и извивается в ответ на уверенные, пробующие тело прикосновения, подаётся навстречу ладони, знакомо накрывшей напряжение в паху. Что Сорра делает с ним? Это...
- Люблю тебя! - прошептал Алексис, рассыпаясь всполохом огненных поцелуев, – Ромэ... - он застонал, наваливаясь на Романа, впиваясь в шею, терзая языком ухо – всё, что любила делать Алиссинди... но никогда он не ведал подобной сладости, оглушившей, отключившей разум. Он не понимал, что происходит. Итаниец выдернул рубашку из штанов, скользя ладонью по обнажённому животу, умело подцепил пояс, слегка приспуская вниз, дав простор чутким пальцам...
- Люблю тебя, ромэ, цветочек мой... – Сорра, осознав, что Роман не отталкивает, но сладкой, желанной и горячей глиной плавится в его руках, чуть с ума не сошёл от счастья, - Ромэ!
Фатальная ошибка. Дальнейшее стало похоже на внезапный сквозняк. Казалось, воздух в комнате оледенел, превратившись в хрупкое морозное стекло - тонкая холодная преграда отчуждения, в долю секунды сотканная страхом, непониманием и... внезапным прозрением.
Роман оттолкнул Алексиса. Сильно, почти рывком. От недавней вялости не осталось и следа. Он смотрел на него с ужасом и содроганием - не меньшим, чем смотрел на себя, собственный стоящий член. Роману стало мерзко, противно, грязно... он словно погружался в омерзительную грязь, язвительные шепотки, звучащие из темноты. Захотелось закрыться, спрятаться... он не знал от кого - от Сорры или от себя, но сознание раскалённым гвоздём раскалывала одна единственная мысль.
- Что? - спросил он, трогая губы пальцами, отдёрнул, глядя на свои руки, словно на них образовались невидимые пятна, способные дать ответ. - Что ты сейчас сказал, Алексис? - следующий взгляд предназначался Сорре – взгляд, рвущий наизнанку, потому что в нём была... беспросветная чернота.
Видит бог, Сорра многое бы отдал, чтобы вернуть свои слова назад, чтобы никогда не услышать тяжёлого упавшего камнем вопроса.
- Повтори. ЧТО ТЫ СЕЙЧАС СКАЗАЛ, Сорра! Как ты НАЗВАЛ меня?
Артани, сглотнув, приводил себя в порядок - бледный ровно полотно, побелевший, почти синий, с поджавшимися в острый клюв губами, далёкий... бесконечно далёкий. Щиты громоздились один на другой - бесчисленное множество щитов, пока секунды неумолимо стукались, а мозг Сорры метался в судорожной панике, пытаясь изобрести вескую причину, оправдание, новую убедительную ложь.
«Солги мне», - настойчиво просили глаза графа. Приказывали, требовали: «Солги, я приму ложь», - разрезали на ломтики. Пока глаза итанийца, словно у побитой собаки, смотрели жалобно умоляя: «Роман, ты же сам дал мне ответ! - прокричал раненный взгляд, – Ты же сам сказал мне, Роман!» Да какого, чёрта?
- Я... сказал... - медленно чеканя слова, Сорра поднялся с пола и выпрямился, - Я сказал, что люблю тебя, Ромэ. И готов повторить снова. Я люблю тебя и буду тебя любить. Во веки веков!
На Романа было жалко смотреть: лицо, поза, облик выражали отчаяние и в то же время запоздалое смутное прозрение; понимание, что это не может быть случайностью. «Но это должно быть случайностью. Это...»
- Ты ведь оговорился? - спросил Роман почти шёпотом, - Ну скажи, Сорра, ты же вот так пошутил, как обычно, да? - последние слова он почти простонал: жалобно, трогательно, умоляя не зачитывать приговор, -Сорра?
- Так было бы здорово... - внезапно отозвался Сорра, поднимая глаза и рассматривая лепнину на потолке. - Так было бы здорово, если бы я сейчас сказал, что это шутка. Правда же, Ромэ? - в его голосе родилось рыдание, а в глазах блеснули слёзы, - А если я скажу, что это не шутка? - он пронзил Романа взглядом, сломал его дрогнувшей линией рта, - Если не шутка... ЧТО ТОГДА?
Он наступал на Романа, заставляя пятиться к стене и обмирать от каждого медленного и в то же время неумолимого шага:
- Ты сказал, что тебе всё равно, как выглядит Алиссинди. Ты сказал, что готов принять её в любом обличье. Старой, больной, уродливой, даже если она окажется мужчиной... Мы можем сказать любые слова, надеясь, что нам никогда не придётся нести ответ за них. Но что ты станешь делать, если Алиссинди окажется мной? Что тогда, Роман?
Бежать было некуда. Лопатки Романа упёрлись в стену, а с другой стороны к нему приблизился Сорра, коснулся лица, перехватил пытающиеся оттолкнуть руки:
- Я не старый. Не уродливый, - прошептал он с горечью. Его глаза превратились в озёра, полные сдерживаемой солёной воды, - Но я твой лучший друг. Кажется, ты так сказал?
Роман молчал, хватая воздух ртом, напоминая выброшенную на берег задыхающуюся рыбу. Артани хотелось, чтобы Сорра замолчал. Перестал говорить все эти ужасные вещи, которые не могут быть правдой...
- Это какая-то шутка, - пробормотал он хрипло. Он избегал смотреть на Сорру. Сейчас больше всего на свете ему нужно было остаться одному и подумать. Он сам не знал, о чём. Но это было важно: побыть одному и понять смысл всех этих сумасшедших, жутких слов, - Мне надо подумать, - он рвался из рук Сорры, пытаясь его оттолкнуть от себя. Плечи дрожали. Схожая дрожь сотрясала Сорру.
- Если ты сейчас уйдёшь, - прошептал Алексис мёртвым, ничего не выражающим голосом, - Если ты сейчас уйдёшь - я умру.
- Я не могу понять! - Роман закрыл глаза, не замечая, что по его лицу текут слёзы. - Я не могу понять, Сорра!!! - наконец закричал он, с силой ударяя итанийца в грудь и словно прорывая плотину эмоций и слов, - С такими вещами не шутят. Не шутят!!! Ты, чёртов ублюдок. Не смей! Не смей паскудить её имя. Мразь! Ненавижу тебя!!!
Сильный удар заставил его умолкнуть. Сорра ударил по лицу, а затем, схватив за плечи, с силой встряхнул и приложил спиной об стену, вышибая остатки воздуха:
- Ты?!! - он почти взвыл, а затем расхохотался свирепо, - Так ты думаешь, я шучу? Боги... Скажи мне, Роман, как я могу шутить... с этим? - его лицо поплыло, меняясь, одновременно словно потекло, искажаясь и уменьшаясь, тело.
Роман хотел ударить в ответ, но не смог - рука задрожала. А затем сильные ладони Сорры, удерживающие за предплечья, разжались, и девушка - возлюбленная, которую он знал тысячу лет и любил каждым биением своего сердца, каждой нотой вдоха - отступила назад, плача не переставая, позволив Роману увидеть себя.
