ямочки.
Розмичу показалось, что уходит из-под ног дощатая палуба, что предрассветное небо закачалось и грозит обрушиться на голову, что плеск ладожских волн стал нестерпимо громким и слышится в нём переливчатый девичий смех.
Подскочивший Жедан по-отечески обнял синеглазую, сказал:
— Вот, племянница моя любимая. Затеей зовут.
— Не к добру, — тихо повторил Ловчан, а кто-то усмехнулся куда громче. — И не страшно тебе, девица, по морю-то? Тут и ветер, и укачивает!
Щёки синеглазки вспыхнули малиновым цветом, спина горделиво выпрямилась. Но ответила не сама, дядя-купец был проворнее и куда говорливей:
— Не боится. Четыре лета со мной за моря ходит. Теперь вот к отцу, брату моему, возвертаю.
— Четыре лета?! — удивился Розмич. И поспешил пояснить, чтобы никто не подумал, будто речь о девице: — То-то я тебя, Жедан, в Ладоге раньше не видал. И где же ты скитался столько времени?
— Много где, — купец надулся важностью, подбоченился. — Так ведь в Русу ходил, в Киев… в Царьграде бывал.
— В Царьграде?! — разом выпалили дружинники.
— Да, — подтвердил тот, а Розмичу показалось — ещё немного, и купец лопнет от самодовольства. — Вот и рабыню там прикупил. Эй, девка, подь сюды!
На крик Жедана прибежала та самая невзрачная прислужница. Только теперь воины заметили, что девица если и похожа на словенку, то на сильно заморенную: кожа темней, глаза впалые, почти прозрачные, нос некрасивый — шибко длинный. Когда купец сорвал с девичьей головы платок, взглядам предстали чёрные, как ночь, косы.
— Гречка! — пояснил торговец.
— Гречиха, — поправили его самые грамотные.
— Ромейка, дурни! — буркнул седатый кормщик в кулак.
— Две бабы на лодье, — покачал головой Ловчан.
И теперь уже Розмич повторил озвученную соратниками мысль:
— Не к добру.
Кромка виднокрая кроваво вспыхнула, Даждьбог протирал очи ото сна, первые лучи пробудившегося светила озарили стелющийся над водами туман. Рассветные сумерки начали таять, как кусок снега, брошенный в раскалённый печным жаром горшок.
Жедан облизал палец, поднял повыше и заключил:
— Ветер пока слаб, но хорош. Глядишь, разгуляется. — И рявкнул, как заправский мореход: — По местам!
Сноровистые подручные уже убрали мостки, когда с пристани прозвучал зычный крик:
— Подождите! Подождите!
— Это что за худоба? — хмуро пробасил Жедан, перегибаясь через борт.
По пристани метался высокий рыжеволосый человек в длинных одеждах, размахивал руками и продолжал голосить. Большую часть слов корабельщики разобрать не могли, казалось, человек не говорит, а каркает.
Розмич хлопнул себя по лбу:
— Это же Ултен!
— Какой такой Ултен? — насторожился Жедан.
— Божий человек, говорят. С нами в Белозеро идёт.
На лице купца отразилось недоумение и вмиг сменилось озабоченностью:
— Поп, что ли, иноземный? О попе? договора не было!
— Значит, теперь будет, — просто ответил Розмич. — Вели мостки взад приставить.
— Какие мостки? Зачем? — искренне возмутился Жедан.
— Затем, чтобы на борт кульдея ентого принять.
Помня о словоохотливости купца, Розмич сразу перешел в наступление — расправил плечи, выпятил грудь и подбородок, грозно потёр кулак ладонью. Впрочем, старался не столько для Жедана, сколько для его племянницы — пусть видит… стать молодецкую.
— Ящер его забери! — выругался купец, поняв, что отделаться от незваного попутчика не получится. И, вопреки здравому смыслу, всё-таки прикидывал, удастся ли усадить и священника за вёсла, коли случится в том нужда. Больно худой поп, как та же Затея, да бледный.
Ултен с мальчишеским проворством взлетел по мосткам, слегка поклонился — сперва Жедану, после Розмичу. На него глядели, как на чудо. Мало что одежды длинные, так ещё и на голове не пойми какая зараза.
Общее мнение озвучил Ловчан:
