Куцые крылья отчаянно били воздух, но изменить предначертанного судьбой не смогли. Петух с громким плюхом вошел в воду, тёмные волны Алоди схлопнулись, проглотив подношенье.
Жедан расплылся в широкой улыбке, заявил громогласно:
— Хорошо пошёл!
От этих слов лицо Ултена стало и впрямь зелёным, но едва кульдей взвился на ноги и перегнулся через борт, оказался в могучих объятьях дружинника. Глаза иноземца выпучились, грозя лопнуть. Розмич, кривясь, зажал священнику рот и рыкнул:
— Терпи! Сейчас нельзя! — И добавил громогласно: — Эй! Дайте хоть посудину какую!
Кто-то проворный подставил ведро, и желудок Ултена смог-таки облегчить свою тяжесть. В воздухе появился отвратительный кислый запах.
— Ну и вонища! — сказал Розмич, вытирая испачканную руку о подол монашьих одежд.
Несчастный священник попытался отшатнуться от неотёсанного дикаря, да не смог — сил не было. Так и осел на палубу.
Корабельщики вновь налегли на вёсла, вскоре жертвенное место осталось позади.
И тут, как по волшебству, ветер окреп и с новыми силами уж полнил парус, освобождая мореходов от тяжкого труда.
— А вот теперь можно и за борт! — возвестил сияющий Розмич. И добавил, кивнув на полное рвоты ведро: — И это выплеснуть не забудь.
— Дикари! — Священник вновь позеленел, и через несколько мгновений к плеску вод добавились надрывные звуки.
Уже позже, когда солнце покатилось на закат, а морская болезнь чуть отпустила, скотт ожил и пристал с расспросами:
— Я знаю ваших богов. Велес, Перун, Даждьбог… но кто есть крако… кракодайл? — спросил он Жедана.
Купец хитро подмигнул и отправил иноземца к кормчему — тот куда дольше по этим водам ходит и знает лучше.
Седатый кормчий на вопрос ответил не сразу. Для начала воздел глаза к небу, будто переносясь памятью в почти забытые времена, когда родилась эта легенда. А заговорил с таким видом, словно и сам был участником тех далёких событий:
— В века стародавние, когда мир был юн, жили в этих землях дикие-дикие люди. Их кто как кличет: кто бородачами, кто древичами, кто неврами… Мореходства не знали, землю пахать не умели, а из зверья только зайцев ушастых промышлять могли. Боги глядели на людишек этих и плакали.
И вот однажды пришел сюда великий князь Словен. При нём, как полагается, дружины. Поглядел вокруг и решил остаться. Поставил город, каких прежде тут не бывало — со стенами. Велел своим людям научить дикарей пахать и сеять, стрелы правильные мастерить и охотиться. Дикари сперва не понимали, чего же от них владыка хочет, не принимали его науку, бранились и лезли в драку. А после увидели: коли зерно сеять, по осени урожай бывает, и урожаем этим в зиму кормиться можно. Узнали, что ежели не зайца бить, а тура — мяса ого как больше! И прониклись они к князю такой любовью… что стали зваться не бородачами, а в его честь — словенами.
Князь Словен правил долго, а умирая, завещал все земли сыновьям. Про них мало что знают, да много врут. Но был один, старший, коего в землях алодьских и новгородских особенно хорошо помнят. Волховом того сына звали.
Не простой человек был — в потаённый мир вхожий. Много добра людям причинил. В его память и речку, что Ильмень-батюшку с Неявой-матушкой [37] соединяет, назвали. Но я не об этом.
На исходе дней своих Волхов явился к среднему брату, что Алодью правил, и попросил:
— Похорони-ка меня в кургане.
А тот ему:
— Как же тебя хоронить? Ты ж живой!
— А вот так.
И до того непреклонен Волхов был, что брат егоный согласился и сотворил всё, как старший велел. Кабы раньше слово молвил, я б тебе этот курган показал, он до сих пор над землёй высится, никакие ветра его не трогают. Да и лес могилу ту стороной обходит — не растут деревья на кургане, хоть убейся.
Но на том дело не кончилось. Едва Волхова похоронили, едва справили тризну, как в речке близ Алоди появилось чудо-юдо, коркодила. Кто видел, говаривал: морда длинная, зелёная, с рогами. И зубы — во!
Народ, недолго думая, начал на коркодилу охотиться. Сети расставляли, запруды хитрые, с кольями по дну, делали, а зверь всё не попадался. Тогда сам местный князь на охоту собрался, велел копья готовить и луки, да не простые, а из тех, что коня со ста шагов насквозь прошибают.
И вот… явился князь на берег реки, натянул тетиву и стал ждать. День, два, три… пока руки не ослабли. А едва опустил оружие, из воды морда коркодилы вынырнула и говорит человечьим голосом:
— Ты, князь, не бей меня. Я ж не абы кто — брат твой родный. И покуда курган мой над Алодью высится, буду я, в помощь тебе, правосудие вершить. Кто добрый по воде пойдёт — не трону, а злодеев в щепки изгрызу.
Владыка сразу уверовал, что перед ним брат — по голосу узнал. Поклонился в пояс, слов ласковых наговорил и ушёл восвояси. И народу своему наказал: коркодилу не бить, а требы ей подносить. И поведал, мол, правых чудо-юдо не трогает.
Вот с той поры и повелось: хошь по водам близ Алоди пройти — коркодилу задобри!
