Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

И нет ни ссор, ни суеты,
Ни зависти меж нами.
И кот, и я увлечены
Любимыми делами.
Своим трудом я поглощён,
Святой наукой книжной.
И полон кот своих забот:
Его наука — мыши.
Врагу устроив западню,
Ко мне он мышь приносит.
А я — в сеть разума ловлю
Научные вопросы.[41]

— Отменно! — восхитился Розмич.

— Одного я не понял, — встрял кормщик, — что такое этот «кот».

— Хм… — растерялся Ултен.

Розмич про котов знал не понаслышке. Дорогую заморскую диковину, усатого зверя о четырёх лапах и при одном длинном хвосте, он как-то видел на руках у княжеской дочери, Мэлисы. Это была пушистая, похожая на мелкую рысь зверюга, издающая при поглаживании булькающие звуки, точно множество пузырьков поднималось из глубокого омута.

— Хм… — нашёлся кульдей. — Ну вот представь, есть ёж, он колючий, и он ловит мышей. А есть вонючий хорь, он тоже их ловит. А это кот. Он мышей приносит… в постель.

— И не воняет? — уточнил Жедан.

— Когда как. Не, не пахнет, зверь чистоплотный и ласковый, — ответил Ултен.

— Дядя! Купи мне! Только чтобы мышей в постель не приносил, — взмолилась Затея.

А Ултен, опорожнив ковш, таки довёл песню до конца:

Отдам коту свою еду,
Свои печаль и радость.
И так вдвоём в ладу живём:
Монаху друг не в тягость.

— Нехорошо! — возмутился Ловчан. — Кот монаху друг? Лучше бы ты, Ултен, себе подругу завёл.

— Сам сочинил? — не понял Розмич.

— Только что, — ответил довольный грубой шуткой Ловчан, хотя так и не успел после обряда вернуть себе прежнюю бодрость духа.

— Ага! — признался изрядно захмелевший Ултен, польщённый всеобщим вниманием.

…Несмотря на усталость и хмель, спать никто не собирался. Только Затея ближе к утру прижалась щекой к Жеданову плечу. Остальные продолжали шутить и петь, пока не обнаружили в бочонке дно. За вторым бочонком не полезли. Кормщик и вовсе — с середины ночи на воду перешел.

Когда небо просветлело, на душе стало чуть радостней. Правда, ненадолго.

Отбежавший до ветру Ловчан обнаружил в ельнике трупы прочих бьярмов, тех, кого порубили в самом начале. Соплеменники уложили их на мягкую подстилку из срубленных еловых веток, готовились переправить в своё селенье. В отличие от словен, коих ободрали до нитки, этих клали с почестями — даже руки особым образом сложили.

Ловчан не постеснялся выказать мертвякам ещё одну «почесть»: в некоторых селеньях верят, будто словенская моча до того целебна, что вместо живой воды использовать можно. Дружинник не знал, врут или правда, но выяснил — на бьярмов не действует, даже если прицельно в рот лить.