искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.
От волнения голос купца охрип.
— Крест! — приказал он. — Крест снимай!
Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.
— Крест! — прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.
Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:
— Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!
Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.
Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.
— Отрекайся!
— Нет, — пискнула девушка.
— Отрекайся! — проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. — Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!
— Нет… — проблеяла Затея, хлюпая носом и размазывая рукавом слёзы.
— Тогда за борт полетишь, вслед за ромейкой!
От визга девицы у купца заложило уши. Кажется, только сейчас, когда страшная правда о судьбе рабыни была сказана вслух, поверила в очевидное. Кульдея тоже не замечала — обездвиженное тело Ултена загораживал Вихруша — от этого стало ещё страшней.
— Отрекайся, — устало повторил Жедан.
Беспомощный взгляд Затеи заскользил по лицам. И кормчий, и воины глядели непреклонно. Девушка на мгновенье задержалась на Розмиче, воину показалось — испрашивает совета. Он не замедлил кивнуть.
— Отрекаюсь, — мертвенно произнесла синеглазка.
— Громче!
— Отрекаюсь! — взвизгнула Затея. — Отныне и вовек, отрекаюсь от Господа своего!
Купец поддел тонкую серебряную нить окровавленным ножом. Деревянный крест полетел за борт и исчез, поглощённый тёмной водой Онеги.
— Держи! Авось ещё пригодится, — молвил дядя, возвращая племяннице цепочку.
Затея по-прежнему рыдала, а Жедан как раз остыл. Прижал девицу к груди, зашептал слова успокоения:
— Теперь всё хорошо будет. Теперь выстоим. Боги смилостивятся над нами. Вот увидишь.
Заветное устье приближалось. Вражеская лодья хищным привратником загораживала путь. Воины натянули тетивы, готовые в любой миг начать схватку, выжить в которой можно разве с благоволения богов. Розмич до рези в глазах вглядывался в лодью, но опознать противника не мог.
Зато его узнали.
Кто-то замахал руками, закричал:
— Эгей! Это же Роська! Роська! Ай да зараза! Он ещё и стрелой в меня метит! Роська!
— Кажись… тебя зовут, — изумился Ловчан, ткнул оторопевшего Розмича локтём.
С «вражьей» лодьи донеслись новые крики:
— Да ты что, не узнаёшь? Это же я, Птах! Роська! Роська, да ты чего?!
Ловчан помог Розмичу опустить лук — сам дружинник будто окаменел.
— Кто такой Птах? — спросил Вихруша.
— Мы… — горло Розмича перехватила внезапная судорога, голос пропал. Справившись с волнением, воин объяснил: — Мы вместе в отроках ходили. Вместе битву в Рюриковом граде пережили. Затем он с Полатом в Белозеро ушёл, а я подле Олега остался.
— Значит, это белозёрцы? — просиял Вихруша.
— Дозор, — догадался Ловчан.
— Дозор, — весело повторил кто-то.
А Жедан, даже в горе не утративший способности слышать всё и вся, прошептал облегчённо:
— Спасены.
В том, что белозёрский дозор не только защитит, но и поможет провести судно всеми волоками, купец не сомневался. Значит, не зря обагрил воды Онеги молодой христианской кровью и заставил племянницу рыдать, выбрасывая дешёвую побрякушку. Родные боги не только смилостивились, но и наградили.
— Хвала богам, — прошептал купец. — Во веки веков, хвала им!
