Рассвета Добродей ждал, как старая дева свадьбы. Ворочался, ерзал, то и дело вскакивал, дабы выглянуть в окно — не проспал ли счастье. Ведь за молодецким храпом артельщиков и других работяг петушиного крика не услышать!
Вяча и его товарищей определили на дальнее строительство, где уже трудилось с полдюжины мужиков. Жить придется в общем доме, а работа, в сущности, простая, но важная. Князь вознамерился укрепить границы Киева, возвести сторожевые башни, построить оградительную стену. Но до стены, как объяснили артельщикам, дело если и дойдет, то не скоро — слишком хлопотно, долго, да и когда лесорубы столько деревьев повалят? Артельщики тем не менее были счастливы: князь определил довольствие, крышу над головой дал.
Мужики только начали продирать глаза, а Добря уже сидел у двери, готовый в любой момент вылететь на улицу и помчаться к княжескому двору.
— Не терпится? — догадался отец.
Добря не заметил грусти в голосе Вяча и на печальную улыбку внимания не обратил.
— Стало быть, последнюю ночь рядом провели, теперь будешь среди отроков жить.
Мальчик не ответил — это же и так понятно!
— Ты только не забывай, сынок. Заходи.
— А то как же! — воскликнул Добродей, бросился к отцу.
Объятья были торопливыми, недолгими. Отстранился Добря со смущением — он теперь взрослый, отрок! А взрослым не положено на батиной шее виснуть, только мелюзге. Сказал без тени улыбки, деловито:
— Ну, я пойду. А то князь велел с рассветом явиться, а рассвет — вот он.
— Иди, — кивнул Вяч. — Только заходи почаще…
Дверь общего дома скрипнула, последние слова плотника слились с этим звуком. Он смолк, голова бессильно упала на грудь.
Остальные молчали и подниматься с лежанок не торопились. Корсак так и вовсе притворился спящим. Теперь петушиные крики стали отчетливыми, громкими, будто эти горлопаны добрались до забытой богами окраины. Солнце поднималось все выше, стучалось в мутные окна.
— Пора, — пробормотал Вяч и повторил уже громче: — Эй! Подъем! Корсак, хорош спать! Работы непочатый край!
Отца Осколод почти не помнил, зато навсегда отпечатался в его памяти тот проклятый день, когда мать уложила Рюрика в свою постель.
Говорят, что яйца курицу не учат. Тогда Осколод негодовал, а на пороге тридцатилетия он уже был готов оправдать ее, а внезапное известие о смерти от рук неистового Вадима и вовсе примирило князя с покойной матерью.
Лехитская княжна, она рано была сосватана и столь же рано понесла, на четвертом году замужества потеряв супруга. Потом рассказывала, что сгинул за морем. Гибель отца подтверждали и те, кто ходил с ним на данов.
Молодой же Рюрик, сын венедского короля, имевшего с данами свои родовые счеты, княжил в Старграде. Когда Рюрик взял мать, Осколоду не исполнилось и двенадцати, но она — ещё полная жизни — уже боялась навечно остаться вдовой. Любила ли мать ярого князя бодричей? Или просто нашла в нём защиту и опору? Не спасла ли она этим самого Осколода от лихой участи? Дело прошлое, теперь не дознаться. Может, и не датский топор, а полянская стрела прервали жизненный путь Осколодова родителя.
Будучи старше нового мужа, лехитская княгиня постаралась убедить всех новых родичей, что ещё способна подарить ему наследника. Но сперва родилась Златовласка, а ждали мальчика. Полат родился следом, через год. В тот же год он, Осколод, впервые окровавил меч о да?на, справив тризну по отцу. Но после тяжёлых родов красота матери стала увядать, и спустя ещё пять лет от былой статности не осталось и следа.
Чтобы выбраться из-под ее опеки, чтобы не слыть вечным пасынком при ненавистном отчиме, надо было показать себя мужчиной. И если стать не мужем, то уже отцом. На летний солнцеворот, когда сходятся парни и девки, бывало, что и молодые вдовы искали себе пару, истосковавшись по мужской ласке.
Любился Осколод яростно, назло матери и Рюрику. Но в своей мести он и сам не заметил, как, живя в таю с такой молодухой, сотворил похожую судьбу народившемуся Туру. Хотя мальчик оказался виноват лишь тем, что назло потраве — вопреки желанию родительницы — вылез-таки в свет, рос не по дням, а по часам, крепким и жизнелюбивым.
Осколод со злорадством представлял себе лицо собственной матери, чей внучок отставал бы от Полата на одно лето.
Рюрик же в те времена против воли ходил на земли моравов, как того от него хотели франки. Но не было в Моравии победы, и, не одолев высоких стен, войско императора Хлодвика отступило восвояси. А по возвращении из похода Рюрик приглядел себе ещё одну жену — из вагров, ровесницу самого Осколода.
Это переполнило чашу терпения Осколода. Мать, словно бы зная, что рано или поздно так должно было случиться, стоически перенесла увлечение тридцатилетнего мужа, любовный пыл которого с годами только разгорался. А вот Осколод порешил доказать всем, чего стоит, не только в постели или в кровавой драке. Именно тогда он и замыслил вернуться в Куявию [9], чтобы поискать хотя бы отцова наследства, на которое мать не раз ему намекала.