Мы стоим лицом к лицу на скале, автоматы смотрят друг другу в ствол, и выхода нет, потому что спустить курки успеем оба, а ему достаточно просто подождать, пока подойдут собачники или спикирует «птичка», а лицо его расплывается в слегка дебильной ухмылке, и тогда Дед, крепкий старик со странным тяжелым взглядом, берет мое тело в свои руки и ласково так, почти нежно бормочет:
— Спи! Спи, сынок, ты устал, тебе тяжело, полежи, поспи, отдохни, у тебя за спиной мягкая трава, приляг…
За спиной у него — пропасть.
Сотни лет назад деда сожгли на костре. За колдовство.
И правильно сделали. С большим трудом мне удалось выжать его из сознания.
А вот и собачки.
Что такое автомат — они знают. Знают! Не знают только, что магазин пуст, как не знал и тот солдатик. Коз-з-з-зел…
Приехали.
Среди шеренги моих прямых предков — здоровенный мохнатый обезьян двухметрового роста, сильный, ловкий… правда, весьма тупой. Но в данном случае это не важно.
Мой мозг, наверное, кажется ему баллистическим компьютером. Еще бы — стопроцентное попадание. Два камня из двух. Два черепа из трех. Собачьих, конечно.
А ведь когда он родился, собак еще не было.
Третий пес с диким ревом взлетает из-за пригорка, и пасть его светит красным жаром, как домна, и я не знаю, что делать…
— Черт возьми, парень, не путайся под ногами! Смотри: пес думает, что главное оружие человека — руки. Одна отвлекает, другая хватает и душит. Понял? Обмани его!
Несколько удивленный пес пролетает в десяти сантиметрах над моей головой, щелкает зубами, а поскольку аэродинамика его оставляет желать лучшего, приземляется мордой, и не просто так, а прямо в щебень.
Скулит.
Больно, понимаю.
— Правильно, а теперь — по хребту его. Перебил? О’кей, теперь попрыгай, сломай ребра, и все в порядке. Как там Аляска?
Аляска выжжена бомбами и напалмом много лет назад, и старый укротитель ездовых псов уходит весьма огорченным.
А я жив.
Собачники — это не враги. Это так, тьфу.
Тем более обидно от кого-то из них получить пулю чуть выше колена. Пустяки, кость не задета. А через минуту все трое мертвы и разбросаны по камням в живописных позах.
Птички.
Вот это уже серьезно.
Одному из предков пришлось как-то уворачиваться от трасс «мессершмидта», другой гонял вьетконговцев на «ирокезе», но «мессер» не мог зависать неподвижно, а «ирокез» не имел баллистического инфракрасного прицела и шлема-целеуказателя.
Я падаю.
Я лечу вниз, в самую бездну, и мимо стремительно проносятся лица — перепуганные, умоляющие, скандирующие:
— Вы-жить! Вы-жить!! Выжить!!!
Лица все больше напоминают морды, растут челюсти, появляется шерсть, а мозгов становится все меньше и меньше.
Я не уловил момента, когда шерсть стала чешуей, ее шелест заполнил сознание, и я ушел…
Помню, словно в тумане, как полз между камней, оставляя на них клочья одежды и кожи, вжимался в землю, бросался в пропасть, когда сверху падала огромная крылатая тень с железным клювом, смутно помню, как сильно мешали странные суставчатые отростки, растущие из плеч.
Птички ушли.
Я их обманул. Я жив. Это новое тело несколько непривычно, но зато какой мозг! Невероятно, как легко определить расстояние, скорость, силу прыжка — жаль, нет ядовитых зубов, но все остальное…
— Змей, уходи!
Давит со всех сторон, и снова, как сто миллионов лет назад, наваливается тьма, тьма и холод, я знаю, это смерть, но я хочу жить, жить, жить…
Змей мертв. Убит. Я не смог его вытеснить. Надеюсь, мне не придется больше забираться так далеко в прошлое — можно сойти с ума от жуткой, нестерпимой тоски и боли.
А ведь он меня спас.
