Глава восьмая
Раньше, оказавшись утром в ванной комнате на предмет омовения физиономии и чистки зубов, я беспечно оставлял дверь открытой. Теперь же с маниакальной аккуратностью запираюсь на задвижку.
Отдав дань гигиене, извлекаю из футляра контактные линзы, ушные вставочки, прочие причиндалы и водворяю каждый на предназначенное ему место. Убедившись, что ничего не перепутал, включаю. Секунд тридцать бот занимается бюрократией: запрашивает пароль, загружается, требует каких-то подтверждений, чуть ли не верительных грамот. Наконец извещает, что готов к услугам.
А это мы сейчас проверим.
Я поворачиваюсь к зеркалу и оказываюсь лицом к лицу с собственным отражением. Вспыхивает рамка — и распознавалка незамедлительно выдает результат:
СИРОТИН ЛЕОНИД ИГНАТЬЕВИЧ
ООО «МИЦЕЛИЙ»
НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА ГЕЛИКОСОФИИ
Ну не маразм ли?
Я не выдерживаю и начинаю сдавленно ржать.
Потому что, если отнестись к этому всерьез, свихнешься.
Как такое вышло? Могу рассказать лишь предысторию, поскольку сама история покрыта мраком приятного бирюзового оттенка. Зачем я вообще поперся на собеседование в «Мицелий»? Наверное, инстинктивно пытался выбраться из-под пресса Евы Артамоновны, других причин не вижу. Человек я робкий, ленивый, инициативу проявлять не люблю. И надо же! При моем-то отвращении ко всевозможным конкурсам и тестам!
А знаете, кстати, как трактуется аглицкое слово «тест» в словаре одна тысяча восемьсот… ну и так далее. В первом, то есть основном значении это (цитирую) клятва при вступлении на службу в том, что вступающий не принадлежит к католицизму.
Так-то вот!
Для начала позвонил по указанному в листовке телефону. Представился. Меня спросили, какое отношение я имею к геликософии и есть ли у меня, скажем, диплом. Я растерялся, пробормотал, что, дескать, насколько мне известно, диплома пока нет ни у кого — геликософию нигде еще не преподают (данные были почерпнуты из Интернета), Почему-то секретарше этого показалось достаточно — и она сообщила мне дату и время встречи.
Собеседование назначили ровно за день до моего контрольного визита в больничный комплекс. Заявиться в «Мицелий» с загипсованной рукой означало вызвать лишние расспросы. Я уже начал подумывать, не освободиться ли мне от лангетки своими силами (какая разница: днем раньше, днем позже), когда выяснилось, что она относительно свободно пролезает в рукав пиджака и даже не торчит наружу. Стало быть, пойдем в костюме.
И я пошел, сильно надеясь на то, что упоминания ботовской ин-фы о студентах, сдававших сессию на автопилоте, если и вымышлены, то хотя бы не целиком. Как я все это себе представлял? Примерно так: пробубнит мой динамик пару скачанных из Интернета отрывков, потом последует какая-либо мелкая каверза, после чего, думается, мне вежливо укажут на дверь.
Ну и черт с ними!
У кого же я читал? Кажется, у Голдинга. Да, у Голдинга. Когда надеваешь маску, напрочь исчезает чувство неловкости. Потому что это уже не ты произносишь слова, это не ты совершаешь поступки — это маска. А маска не краснеет.
Примерно так же и с ботом.
Мне не за что краснеть. Это не я. Это он.
Примерно с такими мыслями я переступил порог кабинета, где должно было состояться собеседование, затем поднял глаза — и обмер.
За обширным письменным столом в полном одиночестве сидел и с неподдельным интересом смотрел на меня тот самый старикан, у которого мы с Евой были в гостях накануне моего падения в траншею. Холеный и седоусый. Которому я весь вечер якобы слова не давал сказать.
— Здравствуйте, Лёня, — с ласковой язвительностью приветствовал он меня. — Так вы, значит, не только в крещеных шимпанзе, вы и в геликософии смыслите?
Такой подляны я от судьбы никак не ожидал!
СОБЕСЕДНИК НЕ ИДЕНТИФИЦИРОВАН
Разумеется, не идентифицирован! Когда мы с ним прошлый раз говорили, я еще был сам по себе. Необоченный. Как же его зовут-то? Терентий? Трувор? Нет, не Трувор! Позаковыристей… Радий? Нет, и не Радий…
— Ба! — сказал он. — И четки у него! А где же требник?
Мне оставалось сгореть со стыда — либо публично, либо за бирюзовой пеленой непрозрачного фона. Я выбрал последнее. Оглох, ослеп и выставил
