опасности и нет правильной лекарской помощи. Тебя все чуждаются. Ты не можешь жить здесь, как должна.
— Через время, когда ты шесть раз вдохнешь воздух, я сделаю то, чем угрожал, — напомнил второй. — Не раздумывай долго.
— У тебя будут друзья, семья, — первый не уставал уговаривать. — У тебя будут дети. Здесь этого никогда не будет.
— Осталось три вдоха.
Острие серой вещи в лапах второго зарделось, потрескивая маленькими молниями. Адриену стало очень неуютно, но он сохранял выдержку.
Бертольфин испытала почти отчаяние от своего бессилия. Обменыш… вот кто она. Не человек, а тролль, зародыш, тайными чарами подмененный в утробе матери. А теперь тролли явились за ней.
Она положила лук к ногам.
— Но при одном условии, — Альберта показала на Адриена. — Вы не убьете его и коней.
— Договоренность достигнута.
— Адриен… — Бертольфин коснулась его рукава. — Ты видишь, меня принуждают. Я ничему не верю, но пойду, чтобы спасти тебя. Самой мне уже не спастись.
— Чем я могу помочь, Ваше Сиятельство? — с ненавистью поглядев на блестящих, Адриен осторожно накрыл костлявые пальцы госпожи ладонью. — Скажите, я в вашем распоряжении.
— Ничем, Адриен, ничем. Просто… когда я оглянусь, вспомни… как мы развлекались с сосновой колодой.
— Да, Ваше Сиятельство.
Попрощавшись, Бертольфин, как во сне, пошла к неподвижным блестящим.
— Как вы нашли меня?
— Сигнальный огонь. Его оставили рядом с носившей зародыш. Мы собирали мысли местных жителей. Улавливали запах.
— А-а, теперь ясно. — Альберта подергала головой и, стремительно выхватив нижней рукой охотничий кинжал, со всей силой ударила блестящего между шлемом и шейным кольцом, промолвив: — За Эрменгарду! — И, оглянувшись, выкрикнула: — Адриен, бей!!!
Он метнул свой кинжал от пояса, как метал прежде ножи в сосновую колоду вместе с госпожой, и кинулся вперед, вырывая меч из ножен. Он видел, как блестящий, обещавший ему, Резвому и Каурому расправу, падает на сгибы ног, закинув голову и выронив оружие, а первый, обольщавший Бертольфин, увернувшись от брошенного кинжала, верхними руками удерживает руку Альберты с клинком, а госпожа старается отнять у него арбалет, выбрасывающий молнии, и вот-вот оплетет врага ногами, будто кабана; челюсти ее лязгнули у самого лица блестящего.
Гуго, побочный сын некоего барона (так нынче величают байстрюков, поступающих в обитель с отцовским приданым в виде коров, свинок и курей), так заслушался, разинув в страхе и восторге рот, что пролил пиво мимо кружки.
— Что мимо рта — все Богу, — благочестиво, но слегка насмешливо заметил послушнику крепкий седобородый монах со страховидным грубым шрамом, пересекавшим лицо и нисходившим до жилистой шеи. Как следует причастившись пивком, инок стал напевать, не обращая внимания на жаждущего Гуго:
Гуго смотрел на него с обожанием. Чем дольше он слушал брата Иону, к которому был назначен келейником, тем больней разрывалась его душа между стремлением к иночеству и бранными подвигами. Вот уж кто внес вклад в обитель, так это брат Иона! Недаром отец настоятель выделил ему лучшую отдельную келью. Говорят, дары везли на девяти возах, не считая скотины. И все это он добыл своим мечом, покуда жил в миру. Но и в священных книгах был силен, все Четвероевангелие знал на память и многое из Ветхого Завета. О чем бы он ни рассказывал — о боях ли и походах, о деяниях ли царя Давида и сына его премудрого Соломона, — это волновало и манило. Но самый занятный его рассказ звучал сегодня, осенним вечером.
— А что было дальше, брат Иона?
— А то, что не надо вступать на лысый холм, увенчанный древними камнями. Там живет сила Господ Обитателей Курганов, и трудно людям с ней тягаться. Едва замешкался я поразить мечом блистающего воина, что обхватил Альберту, как накрыла нас тень летучая, и над нами загорелся
Брат Иона заглянул в кружку, и Гуго поспешил ее наполнить. Вот, вроде монах, а по всем статям — удалой барон, коему и пиво не в хмель, а лишь
