бодрит и придает духу.
— Очнулся я в Лансхольме. Резвый прибежал туда без всадницы… умнейший конь был, сам сообразил, что надо звать подмогу. Долго я лежал на соломе; и не столько рана меня сил лишала, сколько шум и топот в голове. Иногда жуть прохватывала — неужели я так и останусь полоумным? Но затмение с меня сошло. Смог я внятно разъяснить и кастеляну, и герцогу, что случилось на холме. Вины мне никакой не вменили, а напротив, наградили за усердие, хотя и тщетное.
Монах со шрамом умолк, глядя куда-то за пределы стен; рука его, изборожденная морщинами, но еще сильная, поглаживала невысокий срезной конус белой кости, с пояском резьбы по низу и лапчатым знаком на верхушке.
— Вот что за история, Гуго, связана с этим копытом. Я попросил его себе в память о госпоже, ибо это знак ее связи с нездешним миром.
— И о ней ничего больше не слышали?
— Ни слова. Унесли ее родичи в заоблачную страну или увели в холм, о том ничего не ведомо.
— А ты, брат Иона, так и остался служилым рыцарем герцога?
— До поры до времени, Гуго. Я просил сюзерена быть моим великодушным ходатаем перед бароном дан Лотьер о руке его дочери и на другое лето обвенчался с драгоценной моей Юстиной. Отец ее был рад принять меня, ибо сынами его Бог не осчастливил. По смерти его я принял от монсьера Бертольфа баронию, а когда годы мои пришли к закату и супруга моя опочила, передал лен сыну и удалился в обитель.
Гуго видел сына Ионы, барона Аделарда. Красавец и силач, каких поискать. Про мать его шептали, что она была безобразна и всегда ходила с закрытым лицом, будто магометанка.
— Звонят, пойдем, — поднялся Иона. — Ох, негоже идти к молитве, выпив кружку-другую, ну да Бог милостив, простит малое прегрешение. Много я согрешил перед Господом, — сокрушался он, идя по монастырскому двору сквозь хлесткий сырой ветер и промозглые сумерки, — многих достойных людей и их наследников убил, и Бог с меня спросит за них на последнем суде. Но об одном скорблю горше всего — что не достал я мечом того блистающего, что схватил Бертольфин.
Перед сном, когда Иона задул лампу и келья погрузилась во мрак, Гуго робко попросил:
— Брат Иона, расскажи еще раз об Альберте Сокровенной, какая она была.
— Не след на ночь слушать о девицах, — строго сказал Иона.
— Все же расскажи. Ведь она была необыкновенная, да?
— Ну… будь по-твоему. Госпожа моя была истинной дочерью страны фей, такой красоты на земле больше нет. Осаниста, на диво сложена, телом белее майской яблони в цвету, лицом прелестна и тонка, глаза серые, взгляд быстрый, на устах всегда улыбка. Не было в мире благородной девицы прекрасней ее, и служить ей было подлинным счастьем и наслаждением.
Елена Клещенко
МЛАДШИЙ
С новолуния до новолуния Джет не покидал своего места. Не охотился, не взлетал в небо. Время пришло, и он ожидал Младшего.
Люди говорили, что дракон обитает в урочище Старой Крепости на памяти пятнадцати поколений. И в самом деле, Джету было двести восемьдесят семь лет. Длина его составила бы не менее ста человеческих шагов — только навряд ли дракон будет смирно лежать, дожидаясь, пока человечишко измерит его шагами. Что до Джета, он взирал на двуногих более с усмешкой, нежели с гадливостью. Его забавляли их повадки: как они, голые, покрываются то панцирями, то мягкими синими и белыми оболочками; как — хитер Единый! — путешествуют, точно блохи, на спинах других тварей, более могучих и быстроногих. Мелких гадов не следует лишь подпускать близко, чтобы не ужалили, а иного вреда от них нет.
Чешуи Джета были подобны гладким листьям: округлые, заостренные на концах, они знаменовали его принадлежность к драконам пустыни, так же, как и нос, изогнутый подобно черепашьему. Серебряная от рождения, чешуя с годами покрылась радугой, будто побывала в огне. А в последние дни потемнела и потускнела, словно кольцо в сундуке скряги.
Младший не спешил. Джет постился и почти не двигался. Днем лежал в стороне от черной тени, что отбрасывали белые камни, обгрызенные временем, чувствовал, как солнечное пламя лижет спину и распростертые крылья. Ночью переползал, перекатывался к своему кладу, распластывался на нем. Золотые, серебряные, медные кружочки скользили под его тяжестью,
Верно, что драконы собирают клады. Но только глупцы уверяют, что драконы прячут сокровища в пещеры. Под землей солнце не накалит благородный металл, а холодное золото не согреет Змея ночью. Нет, солнце каждый день разглядывает лица вождей и знаки на монетках драконьего клада. Дождь, коли выпадет в кои-то веки, сочится сквозь золото, как сквозь россыпь камешков. Неприбранным лежит сокровище, бери, кто смелый…
