горела яркая электрическая лампочка. Четыре парня и две девушки. Наверное, лет семнадцати-восемнадцати, то есть одного возраста с Фиделем.
— Знакомьтесь, — сказал Эрнесто. — Наш новый товарищ.
Фидель подошел к столу, смущенно потупив взор. Он чувствовал себя неуютно среди незнакомых людей.
— Присаживайся, товарищ, — сказал один из парней.
Фидель осторожно присел на краешек стула с витыми ножками, который стоял чуть в стороне от стола, у самой стены, положив сухие от волнения ладони на колени. Он не знал, что ему говорить. Но никто ни о чем не спрашивал ни Гевару, ни Фиделя. Эрнесто был здесь своим, а Фиделя приняли так, словно его давно уже здесь ждали.
Гевара пояснил Фиделю, что здесь — штаб молодежной подпольной организации имени Хосе Марти. И предложил послушать, о чем будет идти разговор, а потом он ответит на все вопросы, которые появятся у Фиделя. Еще Эрнесто сказал, что если Фидель испугается или передумает, то никто его удерживать не будут, он спокойно может уйти.
— Но если ты уйдешь, то должен навсегда забыть то, что видел и слышал, — серьезно предупредил Гевара.
— Я никуда не уйду, — с упавшим от волнения сердцем ответил Фидель. — Я слишком многое потерял, чтобы просто так уйти…
— А ты готов отдать свою жизнь за свободу Кубы? — спросил его кто-то из сидящих за столом парней.
— Готов… — не задумываясь, ответил Фидель. Он чувствовал себя так, словно нырнул в морскую пучину с обрывистого берега, и теперь камнем уходил на дно. Фидель хорошо плавал, но сейчас ему было страшно, он всерьез опасался, что морская пучина проглотит его, и в то же время в его душе жила твердая уверенность, что море, такое чистое, ласковое и нежное, не может причинить зла, отпустит на берег, как только ему захочется вернуться. Фидель еще не до конца осознал, что, связывая свою жизнь с борцами за свободу, он тем самым лишает себя возможности отступить назад, выбраться из бурного моря на привычный берег. Фидель допускал, что может умереть, но не верил в возможность близкой смерти, и громкие слова о готовности отдать свою жизнь за свободу Кубы были для него пока лишь словами, не наполненными глубоким смыслом, оставаясь на краю сознания, почти не задевая его.
…Фидель сидел чуть в стороне, у стены, всеми клеточками своего жаждущего новой жизни тела впитывая разговор, который вели между собой подпольщики. Настоящие борцы с ненавистными гансанос! И эти люди, вне всяких сомнений, единомышленники, горячо спорили между собой, наверняка не в первый раз, о том, что будет со страной после того, как кубинцы прогонят немцев.
— Неужели мы хотим вернуть на Кубу этого холуя янки? — рокотал бас, принадлежавший высокому парню с черными усиками. Он вскочил из-за стола, возбужденно размахивая крепкими руками.
Фидель сразу понял, о ком шла речь. Батисту Фидель не любил. Как и его отец, он считал его безвольной марионеткой янки. Однако Батиста считался законным президентом Кубы и находился в изгнании.
— Батиста — законный президент страны, другого у нас нет. А янки — наши единственные союзники по борьбе, — напомнил Эрнесто. Он тоже стоял у стола, опустив ладони на резную спинку стула.
— Хороши союзнички… Разбомбили пол-Гаваны! — подала голос высокая стройная мулатка в ярко-красной мужской рубахе навыпуск.
— У них не было другого выхода, — вздохнул Гевара.
— Тебе легко говорить, ты не кубинец! — запальчиво крикнул парень с усиками. — Ты аргентинец!..
Фидель видел, как Эрнесто молча стиснул зубы — похоже, ему нечего было возразить. Однако ему на помощь пришла вторая девушка, белозубая пышнотелая негритянка лет восемнадцати.
— Ну и что из того, что он аргентинец? — проговорила она. — Это не преступление. Не все же аргентинцы продались Гитлеру!
— Я говорю о другом, — возразил усатый. — Че, ты только не обижайся, но…
— Говори! — мягко, но властно потребовал Эрнесто, видя, что усатый замялся.
— Ты не кубинец, поэтому не можешь воспринимать боль Кубы так, как ее воспринимаем мы.
— Возможно, ты и прав, Энрике, но я так же, как и ты, ненавижу гансанос!
— А чем янки лучше Гитлера? — подал голос невысокий белобрысый паренек, больше похожий на скандинава, который сидел на стуле в углу с какой-то увесистой книгой в руке — судя по всему, энциклопедией.
— Янки не убивают евреев, — ответил Эрнесто.
— А мне лично глубоко наплевать на евреев! — закричал усатый, снова вскакивая из-за стола. — Я кубинец, и хочу, чтобы моя страна была свободной. Свободной от всех — и от немцев, и от янки, и даже от евреев, если они приплывут сюда и захотят нас покорить. Куба — для кубинцев! Мы должны быть хозяевами острова!
— А вот тут ты не прав, Энрике, — возразил Гевара. — Нельзя быть счастливым, если кто-то рядом с тобой несчастен. Но даже если ты несчастлив, то всегда найдется тот, кто гораздо несчастнее тебя.
— Ты о чем? — удивленно вскинул брови усатый.
— О тех, кому хуже, чем нам, — сказал Эрнесто. — О тех же евреях, которых фашисты уничтожают в лагерях смерти по всей Европе.
