– Проводил…
– С какой целью?
– Девушки глубоко интересовались наукой, и я не видел причин им отказывать.
– Вы показывали им какие-либо из своих секретных разработок самолетов?
– У меня нет никаких секретных разработок самолетов!
И так продолжалось до позднего вечера.
На ночь Циолковского оставили в камере управления. Напоследок штабс-офицер жестко ему сказал:
– Неужели вы думали, господин Циолковский, что просто потому, что вы провели в Империи почти двадцать лет, мы забыли, что изначально вы остались с красными, а не с нами? Нет, мы ничего не забыли! Мы помним, что когда-то вы выбрали коммунистов. Помним всех вас наперечет…
Константин Эдуардович хотел возразить. Хотел сказать, что он не выбирал оставаться с красными, он просто оказался на подконтрольной красным территории, когда после революции началась гражданская война. И что он не перебежал к белым – они сами вызволили его с Лубянки.
Он хотел – но у разменявшего девятый десяток ученого изобретателя кололо в груди, и не было сил.
Когда за ним закрывали дверь камеры, Константин Эдуардович успел заметить, как по коридору провели со связанными за спиной руками военлета и авиаконструктора Калинина и еще почему-то – шофера из лицея, Гаврилу.
– Эй! Эй, ты, балбес, вставай!
Кто-то нелюбезно тыкал Гришку в бок носком сапога.
– Да встаю я, встаю!
Гришка нехотя разлепил глаза и поморщился – голова трещала после вчерашней попойки.
– Чего расшумелись-то? – укоризненно посмотрел он на стоявшего над ним политрука. – Чего надо?
– Умывайся – и бегом на аэродром.
– Что, опять сниматься? Могли бы заранее предупредить!
Гришка озабоченно нахмурился. Лицо было его главной – и единственной – ценностью; по заверениям газетчиков, оно у него открытое, светлое и располагающее. Словом, положительно советское лицо. А уж улыбка! Потому Гришка лицо берег и перед съемками никогда не напивался, чтобы выйти на фотографиях наилучшим образом.
– Не сниматься. Будут тебя учить самолеты водить.
От ужаса Гришка даже забыл о похмелье – чуть присел от страха и охнул:
– Зачем это?
Политрук окинул человека, чье лицо не сходило с первых полос советских газет, скептическим взглядом и сказал:
– Поступил приказ в кратчайшие сроки сделать из тебя Григория Василевского.
– Я и есть Григорий Василевский!
– Нет, ты не понял. Приказано сделать из тебя
Красные оказались удивительно приятными людьми. Совсем не похожи на тех злодеев, какими описывали их Остап и царские газеты.
Подруги незамеченными пересекли границу, а на красной стороне их уже ждали. Серьезные, но вежливые мужчины в форме и в столь же похожей на форму гражданской одежде любезно их поприветствовали и поздравили с приездом в Советы. Предоставили удобный автомобиль и заверили, что доставят их, куда они пожелают.
Очень уверенно держащегося Остапа эти же мужчины как-то незаметно оттерли в сторонку. До Нади еще донеслись негромко произнесенные свободным антрепренером слова: «У меня договоренность с госбезопасностью, у девушек ценная информация, и именно я обеспечивал им охрану…», а потом его куда-то увели люди в форме.
Заметила это только Надя, все остальные были слишком захвачены новыми впечатлениями. И хотя подозрительный потомок князей Багратион- Имеретинских ей не очень нравился, она почувствовала себя обязанной поинтересоваться:
– А что с нашим сопровождающим, Остапом Евгеньевичем?
– Не беспокойтесь, Надежда Дмитриевна, – заверил ее молодой и, пожалуй, самый располагающий к себе офицер, – нам просто нужно соблюсти кое- какие формальности.
Девушка слегка нахмурилась; ей вспомнились заявления Остапа о том, что красные его расстреляют без суда и следствия как перебежчика, если он попадется им в руки, и обеспокоилась, но вот так, напрямую спросить: «А вы его, случаем, не расстреляете там?», было как-то неловко, и Надя промолчала.
Когда подруг спросили, куда они желают, чтобы их доставили, девушки хором ответили – в Ленинград. И тогда любезные встречающие довезли их до
