доставали цимлянское, захлопали пробки.
– Здоровье цесаревича! Долгая жизнь дому Романовых!
Тим Мякеля оказался неповоротливым кабаном с отчаянно-рыжей щеткой волос над маленьким лбом. Он изготовился съесть на обед в летнем кафе горшочек ухи, закусить говяжьими колбасками с майонезом, овощами и рисом, и запить всё литровым кувшином холодного молодого вина, когда за его столиком материализовались Оливер Фогт и Полина.
– О, хэвон витту! – выругался Мякеля и швырнул ложку на стол. – Вы еще кто, немцы, русские?
– Я немец, она русская.
– Какого дьявола? Я дипломатический работник, предупреждаю.
Полина накрыла рукою ладонь Оливера: говорить буду я. О небеса, устало подумал он, дошло до серьезного дела, и снова она рвет у меня бразды из пальцев. Что ты делаешь рядом с ней? Ведь ты художник, ты немец, в конце концов – и у тебя есть свое Отечество, пусть больное и безумное. Твое дело – писать, а не допрашивать жирных двойных агентов в жаркие летние дни.
Тим нервно ерзал на стуле, но встать не пытался.
– Господин Мякеля, возьмите себя в руки, – сказала Полина, закуривая сигаретку, – мы не отнимем много времени.
– Я пришел поесть, – Тим говорил с сильным акцентом, – почему вы смели садиться за частный стол? Я могу звать полицию.
– Мы и есть полиция, глупый вы человек. Уймитесь, или это будет последняя уха в вашей жизни.
Мякеля попытался сжечь Полину взглядом, но не выдержал взора ее спокойных синих глаз и опустил голову.
– Зачем вы сняли номер в отеле сегодня утром?
– Какой еще номер? – скривился финн.
– Не валяйте дурака, Мякеля. Номер в отеле «Савой».
– О, боже мой… ну снял, снял, снял! Это мой номер, почему это нельзя?
– Отчего на чужое имя?
Мякеля принялся мрачно прихлебывать дымящийся суп, не глядя на Полину.
– Будете молчать?
– Имя другое – хочу сохранить инкогнито.
– Для чего?
Рыжий финн в отчаянии закрыл лицо руками, затем резко выдохнул, будто решился:
– Это для встреч с девушкой. Любовницей. Извините, больше не могу сказать.
Полина и Фогт встретились глазами. Он едва заметно покачал головой.
– Вы изоврались, Мякеля, – отчеканила женщина. – Мы знаем, что вы встречались с Нойером, что вы сняли этот номер для него. Хватит сочинять. Нет у вас никакой любовницы и быть не может!
– Как вы… пошли вы… – Свиные глазки Мякеля забегали.
– На той стороне улицы, – спокойно сказал Фогт, – в одном из окон наш человек с винтовкой. Снайпер. Стоит мне сейчас поднять два пальца к небу – и вы труп, Тим.
– Ах, да будьте вы прокляты, хуоранпенника. Да, это для Нойера, по его просьбе. Он хочет бежать из Германии, ясно? Вы должны радоваться, коммунисты драпают, как таракашки с помойки… но не к вам, не в вашу ледяную водочную страну, он хочет в США. Номер в отеле берет для подстраховки, если не удастся попасть к американскому консулу и придется скрыться от германских агентов. Теперь я могу поесть?!
Певчие взяли высокую ноту, затем голоса их пали глубоко вниз, в басы, и снова воспарили радостно и торжественно, к самому небу. Многотысячная толпа зашевелилась. Внушительная британская делегация с шотландцами в багровых клетчатых килтах вежливо окаменела на трибуне среди прочих неправославных иностранцев. Над городом перекатывался звон колоколов. Святейший Патриарх Константинопольский и Всея Руси, облаченный в золотую ризу, первым вошел в храм, за ним семенили служки – а следом, высокий, полный достоинства, под руку с государыней шел царствующий император Михаил Александрович. В далеком 1918 году он спасся бегством из рук уже приговорившей его ЧК, пешком прошагал восемьдесят верст через пермские леса и был принят восставшим чехословацким корпусом. Через несколько минут под сводами храма он произнесет формулу отречения от престола в пользу наследника.
А вот и наследник – великий князь Владимир Михайлович, с алой лентой через плечо, шестнадцатилетняя копия отца – такой же высокий и худой, но темноволосый и энергичный. Следом за ним, в окружении лейб-гвардейцев четыре пажа вынесли на подушке алого шелка корону. У входа в храм процессию встречали черные жерла стрекочущих кинокамер.
– Не слишком ли легко он признался? – задумчиво проговорила Полина.
Она взяла Оливера за руку и прильнула к нему, дрожа, словно от холода.
– Что с тобой? О чем ты?
