– Тим Мякеля…
– По-моему, мы жутко его напугали.
– Такого напугаешь.
– Полли, тебе нездоровится, давай уйдем.
– Смотри, вот те немцы. Нойер, Миллер… не вижу третьего. Ах, вот и третий.
Двое немцев с каменными лицами стояли позади британской делегации. Весь их вид выражал отрешенность и равнодушие. Чуть позади замер Хесслер, с таким лицом, будто только что съел ящик лимонов.
– Господи, только бы всё прошло спокойно, – перекрестилась Полина на купол Святой Софии.
– Нельзя около каждого человека поставить по часовому с ружьем, – пожал плечами писатель.
– Не могу избавиться от беспокойства. Идем, станем с ними рядом.
Клим Григорьев медленно шел за спинами толпы, двигаясь от площади к началу шоссе, уходившего вдоль берега. Там толпа начинала редеть. Вот и черный кабриолет, российский «Оккервиль» – когда всё закончится, сатрап сядет в него со своим дряхлым папашей и поедет праздновать. Только далеко не уедет.
Клим слышал, как ударили в большой колокол, и певчие заголосили «Многая лета». Григорьев косо усмехнулся в воротник. Внезапно он вспомнил, как убил впервые. Это было в июле 1917 года, в Питере. Клим, тогда еще совсем юный член эсеровской партии, получил в кружке револьвер (свое первое боевое оружие) и шел с ним домой. Повинуясь внезапному порыву, он стремительно подошел к усатому городовому на перекрестке Литейного и Невского и трижды выстрелил тому в живот. Клим ждал, что с ним случится нечто особенное, что-то навсегда изменится в его жизни – но всё осталось тем же. И небо, и чайки над крышей, и нагретая за день солнцем мостовая. Ему даже показалось забавным, что старик полицейский и не пытался защитить себя или стрелять в ответ. Забыв о кобуре на поясе, тот с глупым видом рассматривал свои окровавленные ладони и неловко пытался остановить хлещущую кровь. С тех пор Григорьев убивал… и убивал снова… и снова… Он бросал бомбы и втыкал под ребра ножи. Он служил в Петроградской ЧК и занимался расстрелами заложников-буржуев в 1918 году, после покушения на Урицкого. В 1922 году, когда белые во главе с Врангелем окружили Питер, он бежал и поселился в Вятке, где его никто не знал. Но и потом он не остановился – вышел на рабочее подполье и снова занял руки делом…
На площади заколыхалось многотысячное человеческое море. Нестройно затянули «Боже, царя храни» – подхватили, запели уверенно и громко.
Григорьев нащупал в кармане связку динамита. Он сделал короткий фитиль – но не слишком. Хотел оставить себе шанс убежать. Нет, он не из тех, кто жертвует собой. Не из тех.
– Вы жертвою пали в борьбе ро-ко-вой… – замычал он наперекор всей площади, – в любви бесконе… ечной к наро-о-о-оду…
Колокола по всему городу зашлись в радостном перезвоне. Свершилось! Оливер Фогт прокладывал путь сквозь толпу, как пловец, Полина поспевала следом. У входа на гостевую трибуну дорогу им заступил человек в штатском, но, увидев Полину, учтиво поклонился и помог взойти по узкой лесенке наверх.
Юный император появился на алой ковровой дорожке, ведущей из храма, и по толпе прокатился радостный стон. Как из-под земли вырос камердинер с подносом золотых монет – и царь принялся горстями кидать деньги в толпу.
– Многая лета! Многая, многая, мно-га-я!
Вот это он напрасно, успел подумать Фогт. Сейчас начнется настоящий бардак. Он обшаривал глазами многоцветную интернациональную толпу, выискивая угрозу – но опасен мог быть каждый… и восторженная женщина с младенцем на руках… и угрюмый малый в мятом картузе, прислонившийся к пальме… и даже казак из караула, замерший с шашкой наголо.
Молодой царь приближался к трибуне с иностранными гостями. Вокруг зашевелились нагретые солнцем спины в мундирах. Внезапно Фогт увидел, как с верхней части трибуны торопливо, бесцеремонно отодвигая в стороны дипломатов и сановников, спускаются двое в штатском. Что-то случилось.
– Стой здесь, Полли.
– Куда ты?
Царь был уже совсем близко. Над его головой двое гвардейцев несли тяжелую сверкающую корону. Можно было разглядеть каждую пуговицу с двуглавыми орлами на мундире нового русского монарха. Царь улыбался.
Фогт нащупал за пазухой рукоять пистолета. Что здесь творится?
Навстречу Оливеру двое вели под руки Конрада Нойера. Немецкий коммунист смотрел на окружающих с такой ненавистью, что его трудно было узнать. Перекошенное лицо стало пунцовым от напряжения. С одной стороны в немца намертво вцепился давешний маленький агент в рясе, с другой – рыжеусый шотландец в килте, внезапно сказавший на прекрасном малороссийском наречии:
– Всэ в порядку, пановэ, всэ добрэ. Дывиться спокийно дали, будьтэ ласкави.
– Was ist das? – мелькнуло позади вытянутое серое лицо Миллера.
– Всё хорошо, господа, – громко сказал один из мужчин в штатском, – у гостя солнечный удар. Пожалуйста, успокойтесь. It’s all right, no problem. He’s just a little sick.
