держатся все детали в решетчатых фермах.
А потом открыл дверь маленькой каморки без окон, где на столе размещался механизм с блестящей линзой, а одна из стен сияла свежей побелкой. Иван Петрович, вооружившись большим затейливого вида ключом, долго заводил поскрипывающую пружину в недрах прибора. И на белой стене замелькали живые картинки.
Иван Петрович так увлекся лицезрением, что не заметил, как в мастерскую вошел главный полицмейстер Санкт-Петербурга. Спохватился, когда тот уже внимательно осмотрел будущий мост и заглянул в каморку.
– А не рухнет ли мост твой?
– Не должен.
– Смотри, если что – я с тебя голову сниму! Сам первый по нему пойдешь! А здесь ты чем занимаешься, чернокнижник?..
Двумя неделями позже граф Никита Иванович Панин, совершавший волей государыни служебный вояж по Новороссии, посетил с визитом и начавшего входить в большую силу Григория Потемкина в его имении под Белой Церковью. Потемкин устроил в честь гостя парадный ужин, на котором присутствовала и очаровательная Александра Васильевна, племянница и, как знал весь свет, любовница Григория Александровича.
Хозяин со смехом поведал, как он недавно, дабы пробудить в лихих казаках доверие к верховной власти, сам записался в Запорожскую Сечь под именем Грицко Нечесы. Панин ответно развлекал сотрапезников свежими столичными новостями. Невзначай рассказал и о том, как бдительный столичный полицмейстер арестовал какого-то чудака из нижегородских купцов, который хоть и известный механик, но додумался до совсем непотребных вещей.
– Это каких же? – полюбопытствовал «Грицко», поглаживая Сашеньку по обнаженному, как велит мода, округлому плечу.
– Да он говорит, мол, можно особую машину на что-нибудь направить и запечатлеть, а потом за сотни верст то, что там было, снова показать. Вот прямо на стенке.
– И что дальше?.. – Потемкин говорил рассеянно, но его лицо уже сменило игривое выражение на сосредоточенное.
– В тюрьму упекли, – усмехнулся граф, – незачем умы смущать.
Потемкин еще помолчал немного, окончательно потемнев лицом, и вдруг вскочил, отшвырнув кресло и опрокинув штоф с вином.
– Нарочного в Петербург!
За дверями послышались взволнованные голоса, передающие распоряжение дальше. Потемкин тяжело глянул на графа:
– Умрет механик – сам будешь в крепости сидеть. Вместе с полицмейстером твоим. Скоро вы забыли слово и дело государево!..
– Да я, Григорий Александрович, не подумал…
– Чему ж ты, граф, наследника престола научить можешь, если сам не думаешь? Эй, Митька! – распахнув окно, крикнул Потемкин. – Готов ли нарочный?
Когда посыльный умчался («Аллюр три креста!»), а граф Панин в расстроенных чувствах и полном недоумении удалился в отведенные ему комнаты, бессменный дядька Потемкина – Семеныч – видя, что барский гнев уже поостыл, осторожно спросил:
– А зачем нам, батюшка, эта премудрость?
– На всех таких, как ты, Семеныч, верных не хватает, – вздохнул Потемкин. – Все государевы люди только о себе думают. Иуды, лежебоки, казнокрады… А лазутчики вражеские? А лихоимцы? Как от них Россию спасти?..
– А тут, значит…
– Увидеть можно, Мишка, всё своими глазами увидеть! Это им не доклады лукавые, лживые…
Доставленный через две недели к Потемкину Кулибин продемонстрировал первые живые картинки – запечатленный разговор со своим подручным Ванькой.
– Всё можешь снять?
– Если не шибко темно, то да.
– А хранится сие сколько?
– Бог даст – вечно.
– А подделать твою запись можно?
– Можно-то можно, так я ведь определю…
– А других научишь определять подделки?
– Невелика премудрость, научу.
– Что тебе нужно, чтобы сей прибор производить для нужд державы Российской?
– Три помощника, материалы следующие…
– Составь список! И держи язык за зубами – дело государево! Сболтнешь кому лишнее, сгною так, что и кости в темнице останутся.
2 ноября 1772 года Екатерина II подписала секретный указ об учреждении особой
