чесноку. Если повезёт — яйцо. Греть пищу он осмеливался только когда Лидка была на работе. Еды, правда, в холодильнике часто не оказывалось вообще. Если Лидке не удавалось перехватить где-то дешёвых костей и наварить щей на неделю, она кормила «сыначку» на работе, с детсадовцами. И тогда Женёк мог надеяться только на нехитрый закусон с мужиками у магазина под домом.
Особенно тяжко было по пятницам. По пятницам у Лидки смена бывала через неделю, и потому раз в две недели Женёк не мог смотреть «Поле чудес». Лидка не пускала его к телевизору, а он очень любил эту передачу. Дело в том, что, благодаря чтению того, что написано на марках, и разговорам на филателистических сходках Женёк был эрудитом. Знания его были неглубоки и совершенно бесполезны, но пар «слово — определение слова» он знал немало. Например: «Первый советский танк — «Борец за свободу товарищ Ленин». Или: «Пушные звери: нутрия». Этих знаний хватало, чтобы отгадывать многие слова раньше, чем люди в телевизоре, и чувствовать себя соответственно выше их. Это была для него единственная возможность показать своё знание и почувствовать своё значение. С Лидкой он только ругался, с «сыначкой» не общался вообще, а мужикам у магазина было всё равно. На сходках же он, наоборот, чувствовал себя ниже всех.
Но Лидка становилась стеной на пути в комнату с телевизором и начинала непрекращающийся ор, состоящий из циклично повторяющихся обвинений: «Марки свои покупаешь да водку жрёшь на свою пенсию, а жрать, значит, на мою зарплату? Кто моё яйцо вчера сожрал? Ты мне яйцо взамен купил?» — «Лида, да не брал я яйца, там одно было… Лида, «Поле чудес»… Раз в неделю же…» Женёк умолял, оправдывался, старался просочиться между Лидкой и дверным косяком, но Лидка была непреклонна. «Оглоед! Кто моё яйцо вчера сожрал?! Кто за свет платит?! Иди на марки свои смотри!» — «Лида! Так темно же на кухне… «Поле чудес же»… Раз в неделю ведь…» Так они могли пререкаться до конца викторины, после чего Лидка уже с полным правом захлопывала перед Женьком дверь, и он не решался открыть её, пока не выключался свет. Тогда он тихонько проскакивал внутрь и, стараясь не дышать, ложился рядом с Лидкой. Они давно уже ничем таким не занимались, но других спальных мест в квартире не было. Лидка засыпала как победитель, уверенно лёжа на своей половине кровати и не боясь положить руку и ногу на половину Женька. Труд не касаться друг друга был распределен между ними неравномерно, поэтому Женёк засыпал нервно, робко, свисая боком с края кровати, но всё равно по утрам выслушивал обвинения в том, что он развалился, «как у себя дома». Лидка всегда вставала раньше и, уходя в сад, выкручивала и уносила с собой лампочки. А вот делать так, чтобы не работал телевизор, она не умела. И каждый раз заранее злилась, зная, что Женёк будет подло тратить её электричество. И воровать еду. Поэтому ей всегда казалось, что он разлёгся.
В этот раз, однако, Женьку не довелось потратить неоплаченных электронов. Мало того что Лидка забрала лампочки — во всём квартале вырубился свет. В такой ситуации пропускать «Поле чудес» было не так жалко, хотя и жалко, и Женёк собрался спускаться к магазину. У магазина был свой дизель, поэтому свет там не гас.
И мужики, наверное, сейчас все там. Да они и всегда там.
В коридоре неожиданно столкнулся с «сыначкой».
— Колюня, ты почему дома?
— Мама сказала, чтоб шёл домой.
«Странно, — подумал Женёк, — обычно она его держит у себя до упора. Бывает, что и спать оставляет в саду».
— Пойдём-ка со мной, сынок. Нечего тебе тут в темноте одному сидеть. Ещё шишку об угол набьёшь.
Мужики были все. В обычные дни так бывает не часто, но темень выгнала к магазину всех. У магазина было не очень светло. От дизеля работали только холодильники и тусклые дежурные лампочки. Отойди от витрины шагов на семь — и наполовину сольёшься с сумраком. Но мужикам шагать от витрины не было никакой надобности. Они взяли пива по одиннадцать, водки по семьдесят и красного «Венчального» по тридцать восемь. Само по себе из этого пилось нормально только пиво, остальное нужно было глотать залпом, задержав дыхание, но Женёк никогда и не понимал понтов, которые видел как-то, наблюдая за прорабом, ещё когда работал на стройке. Прораб всегда покупал себе вино отдельно и пил его смакуя, будто несколько выброшенных рублей превращают пойло в чай. Кроме того, у всех собравшихся были и охота, и неволя мешать водку, вино и пиво в одном стакане и искать скорейшего опьянения.
У Саныча Алёна ещё при Союзе разрешилась мёртвым младенцем и с тех пор не пускала Саныча к себе в постель. Первые годы Саныч ещё пытался гулять, а после запил. Чирик в армейке подхватил заразу, от которой рожа у него была красная и всегда шелушилась. Девки, даже прожжённые шалашовки, не давали ему, сколько он ни клялся, что там у него всё путём, а целоваться он не полезет. Чирик всё время повторял услышанную где-то поговорку про то, что с лица водку не пить, и пил по-чёрному. Степан Иваныч был одинокий инвалид, пил от скуки и за компанию. Всегда выходил к магазину уже чуть пьяненький и всегда пьянел меньше других. Ещё был какой-то мужик, имени которого Женёк не знал. Этот сторожил что-то тут рядом, а жил вообще в Химках и в ночной смене, само собой, пил. Затаривался в этом же магазине, тут к мужикам и прибился. Имени у него сразу никто почему-то не спросил, а потом так и пошло — «ты» да «наливай» — так и общались.
В этот раз разливать тоже взялся сторож. Вытащив из-под порожка припрятанный с прошлого пластиковый стаканчик, начал смешивать пойло. Первому протянул почему-то Женьку, хотя обычно первому давал Санычу — такие у того всегда были жаждущие глаза. Женёк выдохнул, задержал дыхание, хлопнул. Степан Иваныч протянул ему кусочек сырной косички. «Ого, какой закусон», — ухнуло внутри Женька голодом, он взял обрывок сырка-шнурка и, опасаясь проглотить, сперва жадно втянул ноздрями запах, потом положил в рот и со сжатыми зубами начал кутулять по чуть, по микрону.
Вторым выпил-таки Саныч. Взгляд его не стал после этого менее несчастным, но зато потеплел и чуть-чуть повлажнел. Будто бумажная сухая твёрдая кожа на его лбу проступила капельками и зашевелилась. Саныч достал «примину», чиркнул зажигалкой, затянулся и стал ещё больше похож на нормального
