Это был темноглазый, от темноты которого в вагонной тьме почти ничего не осталось.
Сергей спокойно, как на плывущую мимо дорогу, смотрел на него.
— Слышь, братан, — гулким шёпотом проговорил, почти вплотную приблизив к нему лицо, темноглазый. — Ты прости меня, а? Дурку я свалял, понимаешь? Не знаю, что на меня нашло. В общем, не серчай, земляк, хорошо?
И он протянул из темноты к лицу Сергея огромную, тёмного цвета ладонь.
— Лады?
Сергей молча кивнул и молча пожал его руку.
Темноглазый медленно повернулся и исчез в темноте.
А он продолжал лежать, легко и мягко, будто на плотной воздушной подушке из невидимых крыльев, которые едва шевелились под ним. Он лежал бы так бесконечно, потому что ему очень хорошо и покойно было вот так беспечно, бездумно лежать — но крылья мягко стали поднимать его, побуждая к движению. Они как бы говорили ему: ты в дороге, ты едешь в шторм и в солнце, в радость и в тоску, ты едешь в мужчине, в женщине, в ребенке и в старике, ты всё время едешь во Мне, человек. Поэтому не съезжай, не сходи, не останавливайся и не сворачивай, потому что нет на свете ничего более стоящего для тебя, чем пройти свой собственный путь в общей для всех темноте.
Поезд стал замедлять ход, проводница пошла по вагону, спрашивая в темноте по-украински: «Бiла Церков… Кому в Бiлiй сходить, кому в Бiлiй…»
Сожители
В конце августа Рита и Митя съехались. Они перевезли свои скромные пожитки в трёхкомнатную квартиру, которая находилась в новостройке, недавно принятой госкомиссией. Квартал был ещё пустынным, необжитым, возле домов громоздились переполненные контейнеры со строительным мусором, курсировали грузовики и работали асфальтоукладчики.
Пока Митя таскал из такси коробки и чемоданы к лифту, Рита поднялась наверх и решительно направилась изучать новое жильё. Зайдя в первую комнату, она удовлетворённо осмотрелась: просторно, светло. Резкий запах обойного клея, штукатурки и свежеуложенного линолеума напомнил о детстве, которому сопутствовали бессрочный ремонт, так никогда и не законченный, и волнительное ощущение, что наступает новая, с чистого листа жизнь, которая на этот раз должна быть светлой, радостной и долгой…
— Митко, живём! — выпрыгнула она в коридор, услышав, как хлопнула дверь, и резво кинулась на шею нагруженному тяжёлыми коробками Мите.
Квартиру снял и регулярно оплачивал женатый любовник Риты, владелец фирмы по продаже газового оборудования. Митя об этом, естественно, понятия не имел. Он свято верил, что квартира — это бонус, который Рита получила как ценный специалист от компании — крупного игрока на рынке недвижимости, в которую она недавно устроилась. Рита соврала, чтобы не расстраивать Митю, который был для неё вроде священной коровы, дороже и важнее всего: любовников, друзей, карьеры, денег. Она хотела любым способом оградить его от возможных неприятностей и жизненных разочарований.
Любовник Риты, Олег, был человеком весьма странным: ужимистым, почти скупердяем во всём, что касалось мелочей (цветов, ресторанов, подарков), но широким и великодушным в существенном (узнав, что Рита не имеет собственного угла и мотается со своим скарбом от подруги к подруге, он немедленно предложил ей снять хорошую квартиру где-нибудь на окраине Москвы за его счёт). При этом встречаться они продолжали, как и прежде, в гостинице в центре города, принадлежавшей его хорошему приятелю, где у Олега существовала чуть ли не пожизненная бронь — для подпольной и довольно активной любви.
Странности его на этом не заканчивались: Олег писал стихи, довольно пустые и пафосные. Человек он был деловой и ужасно загруженный — чтобы не позабыть какую-нибудь глубокую мысль или удачную рифму, повсюду носил с собой диктофон и время от времени что-то в него нашёптывал. Бывало, он как ужаленный выпрыгивал из постели и, схватив диктофон, бежал в туалет, где запирался и сидел иногда битый час. Рита, уже привычная к творческим озарениям любовника, закуривала сигарету и старательно готовила слова восхищения новым шедевром. Она перебирала в уме всевозможные варианты («бесконечно красиво!», «точно и глубоко!», «отпад!», «сильно…», «это потрясает…»), но, как правило, останавливалась на чём-то менее лицемерном и более двусмысленном (например, «оригинально!» или «здесь есть над чем подумать…»). Многие стихи Олег посвящал Рите. Речь в них шла обычно о загробной жизни, где они смогут воссоединиться по-настоящему. Рита ядовито отмечала про себя, что тогда и с сексом можно было бы подождать, но Олег физическую близость (в отличие от развода) за грех не считал — он был человеком духовным. Если узнавал, что Рита слегла с простудой, то в тот же день он непременно шёл в церковь и ставил свечку за её здравие. Как ни странно, Рита всегда быстро вставала на ноги.
Трудно сказать, какие чувства их связывали. Олег частенько раздражал Риту своими высокопарными тирадами и морализаторством в сочетании с поведением типичного блудливого кота. Олега же бесили попытки Риты философствовать и вообще рассуждать на темы, недоступные её пониманию. Именно поэтому он любил повторять: «В глубокомыслии легко перемудрить!» — и ласково называл её «растением». Во всяком случае, наём жилья для Риты не только сцементировал их любовную связь, но и дал повод тяготиться ею — то, что раньше казалось добровольным выбором и приятным времяпровождением, становилось теперь обременительной необходимостью.
Что же касается Мити, то Рита была старше его на два года. Разница небольшая, но для Риты существенная — чувство ответственности за всё
