настоящего врага за давным-давно разобранный ремонтниками железный труп. Видимость — на триста метров максимум; если поднимется ветер, то не будет и сотни, а прятать машины в засаде среди груд мертвого металла умеют не только наши.
Так что, считай, если услышал вражеские переговоры первым — уже предупрежден.
— Нет, таищ лейнант, тихо пока.
Танки «Тулы» пересекли невидимую границу Долины. По сторонам замелькали развалины ангаров, скелеты раскуроченных по винтику самых разных машин. Здесь снабженцы попаслись настолько обстоятельно, что иногда даже нельзя было разобрать модель танка. Из корпусов газорезкой вырезали целые листы для усиления брони, и некоторые остовы теперь больше всего напоминали дряхлые железные деревья, изъеденные гигантскими гусеницами.
Рота — или, вернее, то, что от нее осталось — добралась уже до Топливного склада и разом порскнула в стороны, обходя длинные вереницы запыленных цистерн по широкой дуге. Стрелять там нельзя, а гореть… гореть лучше и не пробовать. Погребальный костерчик может выйти на славу.
— Сбавить обороты.
Впереди показались два занесенных песком до подбашенных коробок легких французских «Сомуа», подбитых кем-то из «Пензы» пару месяцев назад. Машины эти были в Долине редкостью, и ни одна из сторон так и не раскурочила трофейную броню на запчасти. Зато приметные силуэты служили отличным ориентиром — максимальная глубина, куда добирались разведчики черных. Наверное, где-то и центре их территории стоят так же опаленные «бэтэшки», безмолвные памятники последнему разведывательному рейду отчаянных парней.
— Есть! — вдруг закричал Семашко. — Двое! Переговоры на частоте двенадцать!
В груди сразу стало пусто, и сердце пропустило удар, словно кто-то на мгновение сжал его холодной рукой.
— Миша, назад! Прижмись к французам и держи на холостой! — скомандовал Трегубов и толкнул плечом Иссу Бербатова, заряжающего: — Бронебойный!
— Еще один! Отвечает! И еще, таищ лейнант!
Радист продолжал что-то выкрикивать, отчетливо слышно и без шлемофона в притихшем вдруг танковом нутре, но Степан переключился на ротную частоту.
— Ноль-девятнадцать, два-четыре, не отвечать, радиомолчание. Пусть думают, что я один! Ждать!
— Тула, я — Звезда, что у тебя? Прием!
Далекий голос Коршунова с трудом пробивался сквозь скрежет и вой. А у него станция не в пример мощнее танковой, так что ответ он вряд ли услышит. Помехи такие, будто где-то над головой бушует бесконечная гроза.
В Долине всегда так.
— Звезда! Звезда! Я — Тула!
Молчание. Завывание, шум, визг. Обрывки чужой незнакомой речи.
— Звезда! Я — Тула! Есть контакт! Четыре цели. Как слышите? Прием.
— Вижу цель, — спокойно сказал снизу мехвод Миша.
Трегубов и сам приметил в мутно-рыжем мареве быструю черную тень. Силуэт на мгновение мелькнул в пыльном облаке и снова исчез.
— Спокойно, — Степан привычно высчитывал упреждение по меткам целика. — Он нас тоже слышал. Теперь хочет выманить. Ну, посмотрим, у кого нервы крепче.
— Тула — ведрам: сохранять молчание.
Юркая тень снова сгустилась почти прямо по курсу, поперла вперед, и Миша даже набрал полную грудь воздуха, чтобы закричать, но тут враг резко свернул вправо и, на секунду подставив борт, опять растворился в кисельной, почти осязаемой густоте песчаной взвеси.
— Двойка, — быстро сказал мехвод.
— Согласен. Значит, все-таки разведка.
Бесконечную минуту ничего не происходило, но напряжение внутри танка достигло крайнего предела. Экипаж все понимал.
Снова черный появился, уже не один. По бокам T-II выросли две тени побольше.
— Ноль-девятнадцатый и два-четыре! Бить крайних. Приготовиться-я-я…
В целике показалась еще одна вражеская машина. Первые уже были видны отчетливо, и Трегубов понял, что нарвался-таки на неприятности. Потому что за беззубой «двойкой» грузно катились две «Пантеры». И что-то еще, совсем большое и крайне опасное.
— Рота! Огонь!
