Панораму заволокло пылью, хотя, казалось, куда уж больше… В центре ярким пятном полыхала подбитая «двойка», танк справа закрутился на сбитой гусенице, а левый катил вперед как ни в чем не бывало.
Черные ответили, целясь по вспышкам. Рядом с машиной Трегубова вдруг брызнул искрами повторно подбитый француз, приняв на себя чужую смерть.
— Три «тигра» во втором эшелоне! — передал вдруг «ноль-девятнадцатый», наплевав на радиомолчание.
— Отходить! — рявкнул Степан. Наугад переключил канал и повторил:
— Водовозам — отходить! Ведрам — держать связь со мной и со Звездой! Вызывайте тяжей!
— Две самоходки с правого фланга. Две самоходки спра… — скороговоркой повторил «два-четыре» и замолчал.
— Два-четыре, что у тебя? Живой?
— Попадание… — прохрипел в ответ знакомый голос. — Ничего, командир, трошки повоюем еще…
В целике грузно осел на корму приземистый силуэт: самоходка остановилась, высматривая себе новую жертву. Степан довернул башню и успел первым.
«Штуг» впереди выглядел целым, но не шевелился, застыл на месте: наверное, водитель убит или контужен.
— Тула! Звезда запрашивает силы противника…
Во рту пересохло, и с каждым вздохом кажется, словно в глотку залили вездесущий песок. Лейтенант сглотнул, отчего в горле запершило, и прохрипел:
— Наблюдаемые цели: две «Пантеры», три тяжа, еще две самоходки.
— Вас понял, Тула.
На волне вдруг снова проявился «два-четвертый»:
— Все, командир, отвоевались мы… Покинуть танк!
— Костя!!
— Прощайте, хлопцы!
Трегубов крутанул панораму и успел увидеть, как замерла обездвиженная «тридцатьчетверка» с развороченными катками, как полезли из открытых люков танкисты — трое, не четверо — и как плюнула огнем все еще живая башня. Ответное попадание вырвало с мясом передний люк, но танк еще жил, ствол пушки качнулся, и Степан ярко представил, как в смрадной горячей темноте командир «два-четвертого» досылает снаряд и снова ловит в прицеле ненавистный силуэт. Как оттирает со лба пот, а может, и кровь — и шепчет, шепчет сквозь стиснутые зубы: «Сейчас мы тебя, сейчас…»
Он успел выстрелить еще раз. Не было дела важнее — и он успел.
Но больше судьба не отмерила ему ничего.
«Два-четыре» взорвался.
— Миша, вперед! — Трегубов сжал ручки наводки так, что, казалось, они вот-вот хрустнут под пальцами.
Больше не было приказов, Устава, и даже голос Коршунова не мог сейчас уже ничего изменить. Когда в душе клокочет ненависть, пустота внутри поглощает все, оставляя только добытый кровью боевой опыт и желание бить врага, пока видят глаза, слушаются руки и остаются снаряды и боеукладках.
И еще. Там, за спиной, горстка выживших людей. Своих людей.
Они надеются на тебя, старший лейтенант Трегубов.