— Снаряд! — яростно прохрипел Трегубов.
Лоснящееся от пота лицо Бербатова выплыло из вонючей, густой темноты, сверкнув белыми зубами:
— Йест, командир!
Выстрел! Попадание! «Пантера» вздрогнула, замерла, потом неуклюже сдала назад.
«Ноль-девятнадцатый» горел: на моторном отсеке плясали огоньки, за кормой стелился жирный черный дым. Но экипаж пока держался, там тоже понимали, что означает приказ: «терпеть».
Чужие самоходки били из-за «тигров», здоровенные угловатые тяжи прикрывали их броней. И тоже ловили в перекрестья прицелов русские танки. Долго им не продержаться.
Трегубов не видел, как бронебойная плюха разворотила «ноль-девятнадцатому» борт, Миша в этот момент загнал танк в узкий проход между грудами проржавевших корпусов. Осевшая рыжая труха, пыль и целый водопад песка накрыли «тридцатьчетверку», и экипаж получил минутную передышку.
Что-то простонал контуженный Семашко, мехвод протянул ему флягу. Бербатов, обжигаясь, распихивал по нижней укладке стреляные гильзы. Степан вытер лоб, поправил шлем и, конечно, не мог услышать, как кричат, сгорая заживо в охваченной пожаром машине, танкисты «ноль-девятнадцатого».
В роте «Тула» осталась последняя штатная единица, израненный Т-34 со смертельно уставшим экипажем.
— Больше нэт снарядов, командир, — спокойно, все так же улыбаясь, доложил Бербатов. И медленно осел на пол боевого отделения. Вместе с боекомплектом у заряжающего кончились и силы.
— Ведра, передайте Звезде… Нет больше Тулы. Снарядов тоже нет.
— Вас понял, Тула. Уходи, Степан.
Голос был незнакомый, хотя Трегубов знал многих самоходчиков. Но сейчас это было неважно.
«Тридцатьчетверка» чуть подалась вперед, и старший лейтенант едва не отпрянул от прицела: огромный черный «тигр» стоял почти напротив их укрытия.
Он их пока не видел.
Последний снаряд. Трегубов аккуратно нащупал ногой педаль спуска.
— Ми-и-иша-а-а… — медленно протянул он.
Из-за первого «Тигра» показался второй. Потом и третий. Черные силуэты множились, как будто кто-то рисовал их один за одним на пыльном и буром холсте Долины Ржавых.
— Отставить, Миша — Трегубов вышел на общую волну и заорал что есть сил: — Ведра! Передать Звезде! Квадрат три-девять, ориентир — свалка! Артиллерия — огонь!
Молчание. Тихий рокот дизеля. Чужие танки все ближе.
— Тула, Звезда запрашивает подтверждение целей…
— Да мать твою! Огонь!..! — Степан зло выматерился в голос, глотая горькие слезы ненависти. — Стрелять по моим данным!
За несколько километров от места боя артиллеристы заняли места по боевой тревоге. Остроносые, тускло блестящие, голодные до попаданий снаряды скользнули в лотки, и длинные хоботы стволов неудержимо поползли вверх.
— Звезда! Огонь! — Степан забыл, что на базе его, скорее всего, не слышат, и на все голоса просил, умолял, уговаривал. — Стреляйте, мать! Ну же!
— Не нравится, суки! — рычит Трегубое. — Промах. Влево — семь!
Ненависть. Ничего больше не осталось, только ненависть.
Второй залп накрыл черных прямым попаданием. Сверкнула вспышкой раскуроченная аж двойным ударом «Пантера», с «Хетцера» полетели клочья разбитой рубки, задымил подбитый «Тигр».
В этот момент орудие второго «Тигра» расцвело вспышкой, и — почти одновременно — танк Трегубова окутал непроницаемый серый кокон. Словно кто-то решил поймать большого, сердитого жука, накрыв его сверху кружкой или стаканом.
Человек, стоящий перед старшим лейтенантом, совсем не походил на военного — худой, сутулый, в неприметной серой одежде без знаков различия.
И без всякого выражения на лице.
Говорил он четко, но не совсем правильно, время от времени путая ударения и интонации, как будто учил язык по учебнику. И представился странно:
