держась за голову, и с мощной вонью обоссалась. Я стремительно сквозанул к светофору, радуясь, как технично получилось. Если бы стали опрашивать свидетелей, никто не смог бы рассказать, что произошло.
По ту сторону Политехнической улицы простирались неосвещённые дворы, и я нырнул в спасительную тьму.
«Неужели я так беззащитно выгляжу, что любая ханыжка отваживается на меня напасть?» – всплыла запоздалая догадка.
Сзади послышался стук дешёвых копыт.
Меня не пугали спившиеся люди в возрасте от восемнадцати до сорока лет с повадками подростков, нашедшие своё место в жизни на самом дне. Для встречи с ними у меня было всё, что только может потребоваться в тёмном переулке: зажигалка, часы, деньги, нож, пистолет и чудо-фонарь.
Возможно, то были просто бегуны. Мало ли куда они торопятся? Например, в гости опаздывают.
– Стоять!
Бегуны были всё же по мою душу.
– Стоять, я сказал!
Их было двое. Я развернулся и они с разбегу налетели на меня, рванули за плечо.
– Ты чё женщину бьёшь?! – кричавший не почувствовал, как заточенный острее бритвы Сучий нож влетел в его тело по самую рукоятку.
Когда я выдернул клинок и воздух вошёл в рану, синий рыцарь резко смолк, разжал пальцы. Я рывком освободился и пырнул второго защитника женской чести. В темноте ножа совершенно не было видно. Клинок на удивление мягко утонул в груди, наверное, попал между рёбер.
Я вырвал нож и отпрыгнул. Гопник схватился за грудь, его приятель согнулся и застыл, покачиваясь.
– Что, понтанулись, полудурки?
– «Скорую»… вызывай, – прохрипел хулиган, в его сообразительности чувствовался опыт уличных битв. Судя по голосу, ему было примерно лет тридцать.
– Сам вызывай, – я был занят тем, что протирал клинок носовым платком. Скомкал и убрал грязный платок в карман, а Сучий нож пристроил за ремнём.
– Бля… – выдохнул гопник и без сил повалился на асфальт.
Раненый в живот налётчик покачивался рядом, затаив дыхание от боли.
– Вот же, два долбоёба, – прокомментировал я и спросил: – Мобильник есть?
– Ессь, – прошипел согнутый.
Шпана обычно таскает сотовые телефоны на поясе. Чехол я нашёл сразу. Достал и раскрыл засаленную раскладушку. Звонить по 03 со своего было крайне неразумно.
– На улице Шателена двое раненых с проникающими полостными ранениями, – проинформировал я диспетчершу. – Одно колотое в грудь, одно в брюшную полость. Приезжайте скорее, пожалуйста, пока они не издохли, если вам не трудно, конечно. Оба за универмагом в темноте лежат.
– Вызов принят, – ответил прокуренный женский голос и глупых вопросов не задавал.
– Спасибо, – вежливо сказал я, сложил трубку и сунул за пазуху. Мои пальцы числились в дактилоскопической базе данных ГУВД, и не имело смысла упрощать работу органам следствия.
Я поторопился смыться с Шателена. Перебежал улицу Курчатова и укрылся в темноте помоечных дворов родного квартала. Я нырнул в ночь, как в тёплую реку. На своей земле было покойно и безопасно. Фонари почему-то не горели, однако борьба за экономию электроэнергии меня вполне устраивала. Лучше остаться невидимым для милицейского экипажа, а фары патрульной машины я замечу издалека и успею скрыться. Больше всего мне сейчас хотелось забиться домой, под крышу, не зажигая свет, залезть в постель и уснуть, оставив в прошлом сегодняшние кошмары. А завтра будет новый день!
Я скользил по неосвещённым тропинкам, как призрак. Возле маминого дома появилась мысль не испытывать судьбу, но так не хотелось врать, где Маринка и почему заявился один, что я пошёл к себе. Кроме того, было интересно, караулят меня патриоты или оставили в покое. Я обогнул дом с тыльной стороны, куда выходили окна моей квартиры, рассмотрел их на предмет отблесков свечи, фонарика или телевизора, не найдя, осторожно прокрался вдоль стены и завернул под арку. Сбавил ход и принялся вдумчиво изучать припаркованные автомобили. Во тьме было решительно невозможно различить сидящих внутри наблюдателей, даже если б они там были. Никто не прикуривал, не затягивался сигаретой, не болтал по сверкающему как новогодняя ёлка мобильнику и не включал подсветку часов. Машины оставались темны. В каждой из них могло скрываться по пять головорезов, а могло вообще никого не быть. Проверить это можно было только на практике. Практика – критерий истины, как учили нас в Университете. Лечь в тёплую постельку хотелось так сильно, что я признал справедливость марксистско-ленинской теории, переложил ТТ в левый карман куртки, в правом сжал светошоковый фонарь и, не колеблясь более ни секунды, направился к стоящим у парадной автомобилям. Если засада и была, то только там. Нападение – лучший способ защиты!
Весёлая злоба быстро сменилась разочарованием. В машинах у подъезда никого не было. Я вглядывался в салон каждой, готовый к схватке с превосходящими силами противника, но сражаться оказалось не с кем. Боевой задор иссяк. Проклятый «Трискелион» не приехал.
Обескураженный и опустошённый, я побрёл к крыльцу, когда навстречу от стены отделилась нелепая фигура в куртке с капюшоном. Пока она неподвижно стояла под тёмными окнами первого этажа, её совершенно не было видно. Я даже испугался. Почудилась хитрая ловушка нацистов, затаившихся возле дома и готовых наброситься на меня со всех сторон. Однако фигура двигалась так неуклюже и выглядела столь жалко, что ни какой принадлежности к спортивному клубу быть у неё не могло.
«Наверное бомж или алкаш, сейчас мелочь станет клянчить,» – подумал я и нарочито грубо спросил:
– Чего тебе?
Бомж приблизился. Руки у него при ходьбе не двигались и были чуть расставлены, как крылья у пингвина. Вероятно, напялил под куртку сто одёжек, невзирая на тёплую погоду. Бездомные любят кутаться. Я не стал подпускать его вплотную и отступил чуть назад и влево, чтобы можно было садануть по затылку рукояткой пистолета, если бродяга окажется агрессивным, а потом сразу нырнуть в парадняк. Бомж по-прежнему молча повернулся ко мне и оказался совсем рядом. В нос шибанула тяжёлая звериная вонь. Не амбре давно немытого тела и сопревшей одежды, а что-то совсем запредельное. Нечеловеческое.
В комнате на первом этаже включили люстру и я увидел лицо под капюшоном. Не целиком, но знакомые черты различил мгновенно. Ко мне шёл Лепяго!
– Стой! – я отскочил, наставив на него пистолет.
Лепяго прыгнул, вытянув руки. Я трижды нажал на спусковой крючок. Чехословацкие патроны с усиленной пороховой навеской для ППШ били громко и зло. Лепяго замер, навылет прошитый пулями. Я считал, что он должен упасть, но злокознённый директор краеведческого музея кинулся на меня. Я увернулся, проскочил мимо двери, упустив шанс спрятаться в парадном. Может быть, оно и к лучшему. В подъезде я оказался бы в ловушке: времени ждать лифт или возиться с квартирным замком преследователь мне не даст, догонит и схватит. О том, что он сделает дальше: загрызёт, задушит или разорвёт голыми руками, даже думать не хотелось. Уклонившись
