очередной раз от лап Лепяго, я сорвался что есть мочи, слыша позади тяжёлый топот. Выстрелил, не оборачиваясь, и, кажется, промахнулся. Стук каблуков был совсем близко, уже различалось громкое дыхание, хриплое, нутряное, словно у загнанного коня. Пальцы лапнули за плечо, но соскользнули с куртки. Я пригнулся. Шмальнул из-под локтя. Попал! Преследователь споткнулся, но тут же восстановил темп. Пули его не брали!
Пальцы снова сцапали за куртку, но я рванулся и высвободился. В отчаянии я отмахнулся светошоковым фонарём, крепко зажатым в правой руке. Не задел. Лепяго совсем по- лошадиному всхрапнул, то ли так запалённо рыкнул, – над самым ухом! Я выстрелил ещё раз и машинально полыхнул фонарём за спину. Отблеск ослепил меня самого, правый глаз перестал видеть, а левый только различал неясные силуэты, но преследователь остановился и на весь двор раздался тоскливый и утробный вой упустившего добычу голодного упыря.
Сквозняк, ублюдочный потомок залетающего в форточку ветра, с хулиганской настырностью терзал босые ноги, а я стоял у окна и слушал, как визжат под дождём разбегающиеся дети.
Ливень налетел внезапно и почти сразу стих, превратившись в мелкий ситничёк. Он даже не разогнал прохожих. Мокрые люди шли себе дальше по делам и не думали прятаться. Они заметно повеселели, приняв удар стихии. После ливня тёплый дождик не казался досадной неприятностью.
Наконец, прекратился и он. Выглянуло солнышко. Дети повалили во двор, играть в грязи и веселиться. Я вышел на захламлённый балкон, облокотился на перила, вдохнул парную сырость, поднимавшуюся от влажной прогретой почвы и мокрой травы. На душе стало покойно и славно. Мимо головы беззвучно просквозил трёхгранный напильник и воткнулся в землю. Я оторопело задрал башку, но никого не увидел. Значит, не обронили: если бы упустили, сейчас таращились вниз, силясь узреть пропажу, а тут спрятались. Значит кто-то сверху специально в меня запустил. Прицелился и разжал пальцы, урод! Ребёнок какой-нибудь дебильный, взрослому такая хрень в голову не придёт. Что за сучий мир! Надо будет узнать, живёт ли наверху молодой дегенерат. Если живёт, поймать и искалечить.
Я вернулся в комнату злой. Расслабляться и вообще чересчур радоваться жизни было делом преждевременным. Только возрадовался, а тут тебе на! – напильником по башке. Вот же отморозь юная! Что из этих беспредельщиков вырастет? Next-generation [25] прогрессивных клерков, которые, напившись в пятничном баре, будут хвастать таким же неудачникам, как кидались напильниками в детстве? И ностальгически вздыхать в пивную кружку, стыдливо потупив глаза… Мутанты моральные!
– The mutant child of a twisted state! [26] – припомнил я Оззи Осборна, по которому, как все культурные молодые люди моего поколения, фанател в юности.
Мобильный телефон заиграл «Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмэны». Я поторопился к нему. Сейчас было самое лучшее настроение для разговора с Ласточкиным.
– Слушаю вас, Кирилл Владимирович, – тоном усталого знатока сказал я.
– Что же ты творишь, чудило? – вместо приветствия наехал Ласточкин. – С тобой по-хорошему договориться хотели, а ты быкуешь.
– По-хорошему – это с захватом заложников?
– С каким захватом? Проснись, ты бредишь, любезный! Ты меня ни с кем из своих приятелей не попутал по телефону?
– Да что вы, Кирилл Владимирович, вас разве спутаешь. Такое бычьё как вы ещё надо поискать. Это у вас называется «по-хорошему»?
– Чёрт с тобой, пусть это называется по-плохому. Но ведь по-хорошему будет хуже, если я сам за тебя возьмусь.
– Что же вам мешает? Милости просим, копайте, заводите дело. Только у вас всё равно ничего на меня нет.
– Есть выше крыши. Трудно что ли на тебя материала нарыть?
– Ну так кто же вам мешает проводить следственные мероприятия? Вперёд, с песнями!
– Считай, ты себя неприятностями обеспечил на много лет вперёд. Понимаешь, о чём я?
– Да мне вообще пофиг, что ты говоришь, – ответил я и нажал отбой.
Вот и поговорили. На душе стало кисло, словно выдавили туда лимон.
Угроза Ласточкина была недвусмысленной. Если с его сопливыми нациками я находил силы справиться и потому их всего лишь слегка опасался, то карательных органов я боялся всерьёз. С государственной машиной бороться бесполезно. Раздавит в пыль и покатит безмятежно дальше. С другой стороны, осмелится ли старый прожжённый следователь давать официальный ход делу после того, как самолично засветился в бычьих хулиганских наездах?
Я задумчиво повертел мобильник и кинул на кровать.
Почему старый прожжённый следователь засвечивается в компании бритоголовых радикально настроенных патриотов?
Я замер посреди комнаты в полушаге. Мысль, посетившая после первого визита Ласточкина, вернулась с невиданной ясностью и мощью. Кирилл Владимирович, человек предпенсионного по милицейским меркам возраста, пусть даже не сделавший особой карьеры, но всё равно изрядно проработавший при Советской власти, лезет в игру с нациками, которые ещё не родились, когда он вовсю валютчиков сажал! Я раньше думал, что Ласточкин от бедности и разочарования в жизни ерундой занялся. Теперь эта версия осталась за бортом.
От «Трискелиона» не дождёшься ни денег, ни авторитета. Реальной силы за патриотами не стояло.
Значит, у Ласточкина была сильная личная заинтересованность.
Кровная.
Сын.
В «Трискелионе» состоит крепко повязанный с организацией отпрыск Ласточкина.
Догадка всплыла из подсознания, как всплывает на поверхность пруда отцепившийся от коряги вздутый труп. Р-раз! – и вот картина во всей красе, блестит и дурно пахнет.
Ласточкин влип и потому таскается повсюду с бойцами, даже на самые мутные разборки. Деваться ему некуда. Сынуля что-то начудил в нацистской команде и связал по рукам и ногам отца.
Это значит, что давить на меня через УБЭП Кирилл Владимирович не сможет. Вряд ли коллеги знают о проблемах отцов и детей в его семье, и Ласточкин постарается изо всех сил отдалить момент ознакомления.
Если моё интуитивное озарение верно, то следователь может только пугать. Что он, кстати, и делает, старательно избегая пользоваться служебными полномочиями. А ведь точно! Неужели я его раскусил?
Нужно только проверить, есть ли у Ласточкина дети.
Будет очень нехорошо, если я ошибся.
У кого это можно узнать? Через Гольдберга?
Взгляд обратился на мобильный телефон, который сразу засветился и заиграл, словно активированный силой мысли. От неожиданности внутри всё сжалось. Телефон играл «Money-money-money», со мной хотел связаться Давид Яковлевич!
Испытывая почтение и священный трепет перед знамением судьбы, я взял трубку и включил соединение.
– Илья Игоревич, – Гольдберг был заметно растерян. – Не могли бы вы вместе со Славой подъехать ко мне на дачу. У меня в гостях странный молодой сибиряк. Он интересуется Вратами.
11
Мы со Славой
