был анатомии некомпетентен, поэтому всё попутал.
«Какой-то у тебя гуманоид длинный получился», – заметил я, остановившись взглянуть на сашкину мозаику.
«Мне тоже не нравится, – поднялся, чтобы со стороны взглянуть на собственное рукоделие, Крейзи. – Я вроде бы стараюсь все пропорции соблюсти».
«В тазу много лишних костей», – подсказал я.
«Согласен, – Сашка почесал пятернёй немытые космы. Посыпалась перхоть. В голове у следопута была вечная зима. – Много не мало, это мы сейчас устраним».
Он решительно раскидал ногой костяк и принялся восстанавливать фрагменты с упорством убеждённого идиота.
«Да хорош тебе маяться, слышишь, Сашка, – позвал я, – бросай эту фигню, пошли жрачку готовить».
Но Крейзи настолько увлёкся головоломкой, что даже не отреагировал.
В тот поход Пухлого с нами не было. В принципе, мне и Крейзи был не нужен, но на раскопках может засыпать землёй, поэтому одному ездить опасно. Я бы предпочёл компанию получше, да выбор отсутствовал. Пришлось взять с собой Сашку.
Ночной синявинский лес разительно непохож на лес, скажем, новгородский. Последний спокойнее. В нём можно останавливаться на ночлег, не пугаясь вох-дёнгарах, как говорят нивхи.
Ленинградские же чащобы наполнены страшными звуками неизвестного происхождения. Ухо опытного натуралиста наверняка вычленит крики знакомых птиц, но если ты не хладнокровный знаток природы, напугаться очень легко.
Из нашей компании только Пухлый обладал железными нервами. Он, фактически, вырос в Синявино, достаточно рано начал копать и был привычен к лесу. Вова мог уйти дня на два, на три «побродить». Ему нравилось сидеть в одиночку у костра. Он не был суеверен и плевать хотел на потусторонние стоны.
Пухлый признавался, что одному скучновато, но и только. В плане раскопок это шло на пользу: позавтракал, весь день копаешь не отвлекаясь, ужинаешь и – в люлю. Пухлый спал в гамаке, читая перед сном газету при свете горящего оргстекла. Он имел все персональные удобства и чувствовал себя на лоне природы своим.
Второго, кого принял лес, был Рыжий. Оба Вована превосходно дополняли друг друга. Пухлый был хитёр и запаслив, Рыжий имел бесшабашную натуру, обожал рисковые игры и превосходно различал следы. Впоследствии, это ему пригодилось на войне. Пухлый рассказывал, что тёзка имел медаль «За отвагу», ещё срочником был ранен, что-то там защищая. Потом был снайпером в других горячих точках, но сражался уже за деньги. В эпоху наших совместных походов они с Пухлым равных себе не знали. Даже подбили из противотанкового ружья вездеход лесника – поступок смелости неописуемой. Пуля попала в мотор и вывела уазик из строя. Больше никто из нас на такой теракт не решился бы.
Мы же с Крейзи были значительно зауряднее. К тому же, в лесу оставались чужаками. Поэтому ночёвку у костра воспринимали как вынужденное неудобство. Запаслись дровами. Ночью было сыро и холодно, вдобавок одолевали комары. Сели жрать, подвязав пенополиуретановую «жопу».
Как всегда, когда постоянно смотришь на огонь, вокруг ни зги не видно. Стемнело. Нас окружил непроглядный мрак. Из дебрей доносились стоны и вопли. Временами слышалось нечто вроде едва различимых голосов, словно переговариваются несколько человек, но о чём говорят и на каком языке, непонятно. Подобное явление часто наблюдалось в Синяве. Видимо, душам солдат – офицеры (с обеих сторон) здесь практически не воевали – приходилось очень несладко.
Безумный Сашка в такой обстановке начал травить жуткие байки. Преобладали сюжеты про оживших мертвецов. Я был готов придушить Крейзи. Останавливала мысль, что после его смерти мне придётся остаться один на один с покойником, изо рта которого будет торчать посиневший язык.
Сашка трещал как спички в коробке. Добрался до популярной в походах темы: о том, как встают павшие вояки. Я сидел как на иголках, нервы были взвинчены. Слух против воли напрягался – первобытные инстинкты требовали контроля за обстановкой вокруг. Мне показалось, что голоса усиливаются, но разобрать, о чём говорят, по-прежнему не удавалось.
Неожиданно резко посвежело. Подул холодный низовой ветер, прижавший пламя к земле. С торфяников пополз туман.
Глаза постепенно адаптировались к темноте, потому что огонь почти погас, остались лишь раскалённые ветром угли. Незнакомая речь становилась громче и я увидел бредущие за деревьями фигуры. Их было много. Шла колонна, одетая в обвисшие шинели. Плечи идущих были опущены, спины ссутулились от многодневной, накопившейся в окопах усталости. Они выходили из боя. Кто это, наши или немцы, было не понять из-за тумана.
Призраки войны плыли мимо. Волосы у нас встали дыбом. Сашка сдавленно подвывал…
Зато он чуть не прыгал от возбуждения теперь, увлечённо пересказывая и как бы заново переживая приключение. Мне же было погано, наверное, начал трезветь. Проклятый Крейзи разбередил на сердце старую рану и я поспешил её залечить:
– Ну, за победу!
– Это тоже происки гмохов? – спросил придирчивый Балдорис.
– Не исключено, – отозвался Сашка.
– Какие гмохи, – принялся глумиться над нами пьяный и укуренный Пухлый. – Да вы все были углюченные. Вас просто глючило!
– Не пизди-ка ты, гвоздика! – подскочил на месте оскорблённый правдолюбец Крейзи. – Ничего нас не глючило!
– Нет, вас глючило, – скабрезно заржал Пухлый, указывая на нас пальцем, – вас глючило, а также трясло, ебло и колотило от страха!
– Ничего подобного, – горячо запротестовал Сашка, – что я тогда в Синяве первый раз был?!
– О-о, я ебу Бабу-Ягу, ха-ха-ха-ха! – откинулся Пухлый на спинку стула. – Старожил синявинский. Да ты вообще леса не знаешь, за всю жизнь один ржавый штык нашёл!
– Смотри, Вован! – вспыхнул Сашка.
– А что ты мне сделаешь, злой уродец?
– Ебучку наколочу! – Крейзи явно преувеличивал свои силы. Пухлому не так-то легко было что-либо наколотить, он был здоров, высок и вёрток. Но Крейзи был crazy. – Могу лопатой голову отрубить.
– Да хорош вам кипятиться, – высказался я по существу, – чего вы не поделили, юные следопуты?
– Ты вообще туснись поодаль, – заявил обнаглевший до беспредела Пухлый.
– Ещё гудок и зубы тронутся, – невинным тоном предупредил я.
Однако, распоясавшийся дебошир не внял моему предупреждению.
– Да мне насрано на твою порядочность, – сказал он. – Боксёром стал очень сильным? Лучше клюй говно и не кукарекай.
– Кажется, ты допизделся, дружок, – почти ласково произнёс я.
В воздухе отчётливо запахло дракой.
– Что ты заводишься, Вован, – попытался уладить дело миром Дима, – в самом деле, зачем на друзей кидаешься?
– Таких друзей – за хуй и в музей, – ответствовал ему Пухлый, – и тебя вместе с ними под стекло. Ха-ха-ха, трофейные динозавры!
– За такие речи не боишься по чану схватить? – в свою очередь начал Дима. Оказалось, что главный пивень изрядно ужрат.
– Давай, Димон, ты настоящий мусор, – продолжал куражиться Пухлый. –
