обратился к рисункам. – А теперь смотри: когда твоя кузина рисует статую, ты едва ли не чувствуешь гладкость поверхности мрамора, верно?
– Вы в самом деле так думаете? – Фиона пристально взглянула на Джонатона. Она не привыкла к слишком явной лести, а миссис Кинкейд всегда говорила ей, что каждому талант дарован от Бога и очень жаль, что она никогда не использует его на что-нибудь стоящее. Сестры, видя в течение ряда лет ее рисунки, говорили дежурные комплименты, но особого интереса к ним не проявляли. По существу, за исключением других студентов, никто ее работ не видел.
– Да, именно так я и думаю. – Джонатон обернулся к Оливеру и решительно кивнул. – Взгляни на эскизы этих лиц. – Он поднял глаза на Фиону. – Ваши сестры, я полагаю?
Фиона кивнула.
– Отлично. – Маркиз снова перевел взгляд на Оливера: – Ты следишь за моей мыслью?
– Пытаюсь.
– Хорошо. Когда Фиона начинает рисовать с натуры, ее работы словно оживают. Ты можешь видеть лица ее сестер и их руки, но когда она рисует фигуры целиком… – Джонатон перелистал рисунки и извлек эскиз полулежащего мужчины. – Кажется, оживают сами линии на странице. Здесь ощущается глубина, отсутствующая в неодушевленных предметах. Ты можешь почти почувствовать тепло этих тел: кажется, они вот-вот зашевелятся. Если ты смотришь на них достаточно долго, тебя начинает удивлять, что они не дышат.
– Неужели вы все это видите? – удивленно спросила Фиона. Конечно, она была польщена, но все же не могла до конца поверить маркизу.
– Да, разумеется. – Джонатон бесстрастно встретил ее взгляд. – По моему мнению, рисунки просто замечательные.
– Спасибо.
Какое-то удивительное тепло разлилось по телу Фионы, и вряд ли причина была только в лестной оценке ее работы, скорее, она заключалась в чем-то другом, что отразилось в глубине его голубых глаз.
– Эти типы могут быть самыми лучшими нарисованными обнаженными людьми за всю историю человечества, но все-таки они голые, – упрямо возразил Оливер. – И рисовать их, а также обсуждать просто скандально.
– Побойся Бога, Оливер, это ведь искусство. – Фиона вздохнула. – Ты говоришь об этом как о какой- нибудь непристойности.
– Данные работы ни в коем случае нельзя назвать непристойными. – Джонатон в упор посмотрел на Оливера. – Рисунки Фионы – самые лучшие из тех, которые я когда-либо видел в галереях. Думаю, мы должны с выгодой использовать то лучшее, что она сделала.
Глаза Оливера сделались круглыми, как блюдца.
– Использовать рисунки обнаженных людей?
Джонатон пожал плечами:
– А почему бы и нет?
– Что вы имеете в виду, говоря «с выгодой использовать»? – осторожно спросила Фиона.
Маркиз промолчал, а Оливер лишь покачал головой:
– Подумай о возможном скандале.
– Никакого скандала не будет. Главное, чтобы никто не узнал имени художника. – В голосе Джонатона прозвучала самодовольная нотка.
– Нет. – Оливер покачал головой.
– Успокойся, приятель, – примирительно сказал Джонатон. – Это была хорошая идея несколько минут назад, а сейчас, я думаю, она стала еще лучше.
– Несколько минут назад мы говорили о невинных художественных упражнениях, а… не об этих вещах.
– Так что за идея? – Фиона не отрывала недоуменного взгляда от лица маркиза, словно надеялась в его глазах прочитать ответ. – Неужто вы в самом деле верите, что люди станут платить за мои рисунки?
– Не просто за рисунки. – Оливер развел руками, словно сдаваясь. – А за твои рисунки вкупе с трогательной историей.
– О! – Фиона покачала головой. – Но я вовсе не писатель…
– В таком случае это действительно ваш счастливый день. – Рот Джонатона растянулся в улыбке. – Потому что писатель – я.
Глава 5
Фиона довольно долго молчала, затем с некоторой осторожностью спросила:
– А вы хороший писатель? Маркиз расправил плечи:
– Хотелось бы так думать.
– А другие? Они тоже так думают?
– Пока нет, но в один прекрасный день все придут к такому мнению.
– Если говорить честно, пока никто не счел его опусы пригодными для публикации, однако у него уже скопилась весьма обнадеживающая стопка писем с отказами, – насмешливо заметил Оливер.
