Поэтому он двинулся на юг после абсурдного, наглого требования Катая вернуть все отданные ими северные земли, даже после их полного разгрома в войне против сяолюй. Они дадут Катаю очень дорогостоящий урок, увезут на север больше сокровищ, чем любая степная армия в истории.
Разве это недостаточно честолюбивый замысел? Триумф, о котором будут петь у костров? Такого триумфа никогда не добивались никакие всадники. Над самой столицей Катая!
Нет. По-видимому, брату этого недостаточно. С позиции Бай’цзи, сидящего, как обычно, на коне слева от Вань’йэня, это только начало.
– Мы потребуем выкуп, который их разорит, – сказал Бай’цзи на пути в Ханьцзинь. Оставшаяся позади армия Катая была разгромлена, десятки тысяч убиты, остальные бежали во все стороны.
– Да, – согласился Вань’йэнь.
– Они унизят себя, собирая его для нас. В Ханьцзине будут убивать друг друга, чтобы добыть серебро и золото и принести его в наш лагерь.
– Я согласен.
– А потом мы скажем, что этого недостаточно.
– Что это значит?
Брат покачал головой с улыбкой, которая никогда не нравилась Вань’йэню. Бай’цзи был ниже ростом, Вань’йэнь всегда побеждал его в драке, еще в детстве. Но глаза у брата были холодные, и у него была эта улыбка.
– Разве ты не понимаешь? Мы потребуем сумму, которая выше их возможностей.
– И они не смогут ее собрать, но мы возьмем все, что они соберут. Да, я согласен.
– Нет, – ответил брат слишком резко. – Нет! Мы возьмем все то, что они нам принесут, а потом скажем, что это не соответствует тому, что они согласились заплатить. А потом мы возьмем Ханьцзинь, брат. Он будет нашим. Для начала.
– Для начала? – спросил Вань’йэнь.
Этот разговор состоялся вчера вечером, во время последнего перехода до того, как они разбили лагерь. Надвигалась холодная ночь, но на севере бывали ночи и холоднее.
– Катай будет наш, мой брат, когда их император и все его наследники станут пленниками. В наших руках будет столица, будет Еньлин. Синань пуст, он не имеет значения. Мы можем сжечь его или оставить волкам. Брат, мы будем править Катаем при помощи тех людей, которых выберем. Их фермеры будут платить нам налоги, они принесут нам зерно. Мы будем выбирать их женщин, брат. Их чиновники будут служить нам так же, как служили этому глупому императору, иначе они подохнут с голоду, как звери зимой.
– Ты хочешь остаться здесь? Не вернешься домой?
Брат снова улыбнулся. Бай’цзи был красивым мужчиной.
– На юге лежит море, – ответил он. – Мы слышали о нем, да? Думаю, мы с тобой должны въехать на конях в воды этого моря, брат. И потребовать себе все, что лежит между Черной рекой и этим морем.
– Зачем? – спросил Вань’йэнь. Брат отвернулся, почти успев скрыть выражение своего лица.
Когда наступила зима, в городе начали умирать люди. Первых хоронили должным образом, их семьи соблюдали обряды. Но когда количество умерших стало большим, Жэнь Дайянь вынужден был отдать приказ солдатам собирать и сжигать умерших со всем возможным уважением.
Еды не хватало, но голод еще не начался, отчасти потому, что так много людей убежало из города, но маленькие дети и старики стали погибать от холода, когда закончилось топливо. Алтаи, конечно, взяли под контроль порт столицы на Большом канале. Они окружили город. Снабжать Ханьцзинь всем необходимым было невозможно.
Дайянь едва успел проскочить в город до того, как ворота закрыли перед степными всадниками. Он помнил то утро, когда они проснулись и увидели конных воинов у стен на рассвете зимнего дня. Они прискакали ночью, чтобы оказаться там, когда проснется Ханьцзинь, они заполнили всю равнину.
Это внушало ужас и вызывало чувство неистового, не утихающего гнева, но одновременно оглушающее чувство странности. Он вспомнил о дайцзи в Ма-вае. Пребывание здесь варваров казалось таким же неестественным явлением, порождением не их собственного мира. В ясные ночи он смотрел на звезды и удивлялся.
Дайянь был одним из трех военачальников, которым поручили оборону Ханьцзиня. Именно Дайянь предложил открыть ворота в Гэнюэ, когда холод стал невыносимым, и впустить простых людей в великолепный сад императора – рубить деревья и ломать деревянные строения. Он предложил это, и из дворца пришло одобрение в тот же день. Теперь там правил другой император. Не тот, который создал этот сад.
Он подумал, что мог бы испытывать некоторое удовлетворение, уничтожая расточительное творение сети «Цветы и камни». Но не испытывал. Он не мог найти в себе это чувство, наблюдая, как мужчины и женщины, кутаясь во все одежды, какие им удавалось найти, неуклюже рубили топорами деревья, с любовью высаженные в саду, задуманном как зеркало, отражающее весь мир.
Они сгорят, тщательно отмеренными порциями, в очагах по всему Ханьцзиню. Нет больше зеркала.
Через короткое время Гэнюэ превратился в пустошь. От рощ остались одни пни, от высоких кипарисов, дубов, кедров, берез, фруктовых садов…
