Шань приходит в голову мысль в тот вечер, что вряд ли во всем Катае (в том, что от него осталось) найдется комната, где собралось бы больше мудрости, чем в любой из комнат «Восточного склона», когда в ней находятся оба брата. Это экстравагантная мысль, даже неприличная, но она может себе это позволить, правда?
Именно Чао произносит за вином после трапезы:
– Ко двору императора в конце лета по морю прибыл посол.
– Мы об этом знаем, – говорит его старший брат.
– Но теперь мы также знаем, – говорит Чао, – что он должен был сказать в беседе без свидетелей, чтобы добиться перемирия.
– А! Да, знаем, – подтверждает поэт. – Кто-то из алтаев умен.
– Я не знаю, – говорит Шань. – Я не знаю, что мы знаем. Скажите мне.
«“Восточный склон”, – часто думала она, – был бы раем и для отца тоже». Она мысленно видит, как он поворачивает настороженное любопытное лицо от одного говорящего к другому, наслаждаясь мудрой беседой.
Чао оглядывается. Сейчас в комнате только они вчетвером, другие женщины удалились и его сыновья тоже. Женщины поместья примирились с тем, что Шань на особом положении. Ма тоже был бы здесь.
– Госпожа Линь, – говорит Чао, – в их руках отец-император и сын, ставший его преемником. И если они отпустят их обоих…?
Он берет свою чашку, пьет, оставляет Шань время догадаться. На столе мерцают свечи.
На это у нее уходит несколько мгновений. Зачем алтаям отпускать заложников? Разве это было бы умным ходом? Разве пленники-императоры не оружие? Не способ угрожать Катаю и новому императору? Разве император Чжицзэнь не обязан сделать все, что в его силах, чтобы…
– О! – произносит она. А потом: – Кто станет законным императором, если Чицзу вернется? В этом дело?
За такие слова человека могут убить, даже того, кто их всего лишь услышал.
Лу Чао кивает головой.
– Да, в этом, – тихо произносит он. – И мы знаем ответ на этот вопрос. И Чжицзэн знает.
Дайянь молчит, но она видит, что он все это уже понял. Вероятно, с самого начала, потом обдумал это во время долгого пути на юг от Ханьцзиня. Он путешествовал не один, конечно. Только переправился в одиночку на пароме ночью, чтобы заехать сюда. Его сопровождающие явились позже в тот же день. Цзыцзи нет с ним. Он командует армией, которая – по приказу императора – теперь находится на этом берегу реки Вай.
Все, что лежит к северу от нее, отдадут. Или предадут?
Ей кажется, что она теперь понимает выражение лица Дайяня. Кажется, он был готов вот-вот взять Ханьцзинь. Он сказал, что после они хотели отправиться на север, воевать на территории алтаев.
Снова сражения, снова гибель солдат и людей, попавших между солдатами армий. Но он хотел уничтожить всадников, угрозу с их стороны, позволить Катаю стать тем, чем он был когда-то. Быть большим, чем он был в их время.
Он приходит к ней позже, незаметно, хотя теперь нечего стыдиться и нет необходимости скрываться. Не в «Восточном склоне».
Он измучен и подавлен. Их движения во время любовных объятий нежные и медленные. Словно он внимательно изучает ее тело и составляет для себя его карту. Чтобы вернуться? Мрачная мысль. Шань гонит ее прочь.
В тот момент он над ней. Она крепче сжимает в пальцах его волосы и целует его так крепко, как может, втягивает его в свое тело, внутрь всей себя.
Потом, лежа рядом с ней, держа ладонь на ее животе, он говорит:
– Я могу представить тебя в жемчугах и перьях зимородка.
– Дайянь, перестань. Я не богиня.
Он улыбается. Говорит:
– Этот дом, безусловно, самое лучшее место на свете для тебя.
Его тон пугает ее. Она отвечает:
– Лучшее, не считая любого места на свете, где есть ты.
Он поворачивает голову и смотрит на нее, почти вплотную приблизив лицо. Она оставила зажженной лампу, чтобы видеть его. Он говорит:
– Я этого не заслуживаю. Я всего лишь…
– Перестань, – повторяет Шань. – Ты когда-нибудь видел, как смотрят на тебя твои друзья и свои солдаты? Как Чэнь на тебя смотрит? Лу Чэнь, Дайянь!
Некоторое время он молчит. Меняет позу и кладет голову ей на грудь.
– Он слишком щедр. Не знаю, что все они видят во мне.
Тогда она сильно дергает его за волосы.
– Перестань, – в третий раз повторяет она. – Дайянь, они видят добродетель, подобную свету маяка, и славу Катая. А в мире недостаточно и того, и
