– Кстати о снах, слушай, Джефф, только не смейся – а ты, случайно, не умеешь становиться летучей мышью?
– Отличный ход мыслей, bravo! В некоторых реальностях – еще как. Только летом, сейчас мышкам холодно. Напомни показать, Мигель.
Мы вышли к ночному бару – и выскользнули в другое бытие. Странное это было ощущение – когда вокруг меняется воздух, как будто проходишь под линией электропередач, или через линию фронта – чувствительно встряхивает, пробегает холодом по нервам, ветерком по лицу – опа, другое! Дома как-то совместились с собственными сюрреальными тенями. Фонари вроде бы стали ярче, даже прохожие изменились. И по моим часам – около часа пополуночи. Занятно.
– Это тоже сон, Джеффри?
– Сон, но другой. Кажется, это твой сон, Мигель.
Я тоже подумал, что сон, наверное, мой. Откуда бы в чужом сне взяться пьяному Сереге с девицей? За мои грехи, не иначе. Но – кстати, очень кстати.
Серега вывалился из бара. Прямо навстречу. Большой загул. До чего ж у тебя, бедняжки, рожа тупая, даже удивительно. Впрочем, это всего-навсего художественная правда. Достоверный сон, с примесью романтического натурализма. Даже тушь у девицы размазана – черное на красном, такая красная мордочка от мороза и водки – никакой пудрой не закрасишь. Вот интересно, заметит он меня или нет? Заметил. Или я просто создаю собственный сонный сюжет?
Серега подошел ближе и ухмыльнулся. Фирменная вышла ухмылка, этакая снисходительность нового русского супермена к простому смертному. Ну- ну.
– Чтой-то давно тебя не видно, Дрейк.
– Вадик помер. Переживаю.
И скорчил скорбную мину.
А Джеффри отошел на пять шагов и отвернулся. Якобы читает афишу ночного клуба. Аристократ ты мой ненаглядный, ну до чего ж ты тактичный, особенно на Серегином фоне.
– А хоронили без тебя. И на поминки не пришел. Переживальщик…
– Я, мил друг Сереженька, пьянок не люблю.
– Ну че ты за мужик, Дрейк?! А?!
Меня всегда жутко раздражала его идиотская манера хватать за пуговицу. Девица захихикала. Ну до чего ж ее рыцарь, верный до самого утра, красивый и умный! Сейчас этого лоха жить научит, будь спок… Неужели мне это снится?
– Братаны говорят – когда Колян с крышей по ссорился и мужиков положил, ты от страха в обморок грохнулся! Скорая откачивала – правда, что ли?
Я улыбнулся как можно нежнее. Какой же ты дурачок, мой сладкий, да еще и ябеда! Думаешь столь дешевым способом девочку развлечь? И именно потому, что мы с тобой вроде бы никогда силой не мерились – на глаз оцениваешь, а глаз залит, да и мозги подгуляли. Ты же явно думаешь, что на голову выше, вдвое толще, ряхой шире – значит, сильнее. Ох, заблуждаешься, родной. Я б тебя и при жизни по асфальту размазал, а уж сейчас… ну, чего лыбишься, солнышко в полночь? Беги, беги скорей, пока дядя добрый!
– У вас, Сергей Батькович, информация не проверена. Так и ошибиться недолго.
– Ты, Дрейк, вообще… ты вообще… ты лишний раз не сунешься! Переживает он! А когда Колян в Вадика стрелял – ты отсиживался, да? Отсиживался?!
Как же человека заводит собственная храбрость! Обвел в поисках новых впечатлений окружающий мир мутным взором. И уперся в Джеффри.
– А чего это за козел с тобой?
Вот это ты сгоряча. Ты упустил свой шанс, парень, и теперь точно вознесешься к благим небесам в сияющей колеснице. Ты что, маленькой собачки чадо, вякнул про моего Джеффчика? Вырвать язык.
– Джеффри, – позвал я. – Тут один плохой мальчик нуждается в кровопускании.
Пока он подходил, а Серега замахивался, я трогал языком верхние зубы. Клыки! Клыки выросли, мама дорогая! Еще какие!
Серегину руку я поймал на подлете. Как бабочку изрядного размера. И морда лица у него опечалилась, как у обиженной гориллы – злые люди бедной киске не дают украсть сосиски. И нарисованная улыбка его дамы погасла и оплыла – она даже забормотала: «Мальчики, мальчики, не надо»…
Надо, Федя. Надо.
Когда Джеффри взял Серегу за подбородок и приподнял его садовую голову, в поросячьих Серегиных глазках мелькнула тоска первой в его жизни разумной мысли. И он тоже забормотал: «Мужики… ну мужики… я же пошутил… ну че вы, ей-богу… мужики…».
И тут на меня накатило – и ярость, и презрение, и отвращение к этой красной тупой морде, к этому тону заискивающему, к этому запаху перегарища, дезодоранта и тела его мерзкого – с такой силой, с такой страстью, что я схватил его зубами за горло. Как хищный зверь – какую-нибудь травоядную тварь, какого-нибудь кабана оборзевшего, тоже вообразившего себя хищником. И девка тоненько взвизгнула и умолкла.
