– Да… Не знал ты, что ли?
– Я… только что приехал.
– Ну, извиняй, парень. Савельцев-то того… его осенью машина сбила. Сразу насмерть. Ну а комнату продала жена его бывшая. Алкашам условия обеспечили, долги заплатили… Так что извиняй, моя это квартира теперь. С ноября уже.
Женя кивнул, снова кивнул, вытащил сигарету. Новый хозяин пожал плечами, прикрыл дверь. Ляля стояла рядом, перебирая завязки на воротнике куртки, ее рассеянный взгляд блуждал по ступенькам в сетке теней и тусклого света.
– Пойдем, – сказал Женя и начал спускаться.
– Куда?
– На чердак. Тут, через улицу, есть один такой дом, малыш… там как бы помещение такое… с выходом на крышу.
– У нас теперь нет дома…
– Мне подумать надо.
– Женя, а почему…
– Не знаю. Пойдем скорее, скоро светает.
Женя и Ляля прошли через двор наискосок, вышли к высотному дому с черной лестницей и балконами-переходами между этажами. Поднялись на лифте на самый верх, на ту самую крышу, куда Женя ходил купаться в ветре. Воздух здесь был еще хрустальнее, чем внизу; синий прозрачный купол небес светлел у горизонта, как размытая акварель.
Ляля подошла к краю крыши. Ветер растрепал, взлохматил ее белокурые волосы. Глубоко внизу еще лежала темная синева, сонная тишина; здесь, наверху, воздух уже пах зарей, переливался и мерцал, будто сам собой.
– Как-то страшно.
– Почему?
– Да вот же ОНО. ОНО же сейчас…
– Это же просто солнце, сестренка. Просто солнце.
– Я такая сонная, Женечка. И слабая… как будто болею. Почему?
– Не знаю. Скоро рассвет, может быть, поэтому.
– Но раньше…
– Раньше как бы все было по-другому.
Женя принес с лестницы пустой пластмассовый ящик и поставил на бетон в самом темном уголке чердака. Ляля тут же села, подперла подбородок кулаками, задумалась. Женя снова закурил. Дверь на чердак осталась открытой; в ее проеме голубели, золотились небеса. День падал с высоты, обрушивался на город.
Ляля вдруг вскрикнула, прижав руку к груди. Женя тоже ощутил эту боль, этот удар или укол – как будто внутри что-то сломалось или оборвалось. Ляля взглянула на него расширившимися, потемневшими глазами.
– Они умерли? Да?
– Не знаю, – проговорил Женя медленно. – Не думаю.
– Но их же больше нет! Я их больше не чувствую! Зачем ты меня обманываешь!? Думаешь, я такая дурочка?!
– Ну что ты кричишь. Сестренка, ты просто как бы не понимаешь… Они ушли. Перешли. Ну…
– Ну куда?! В рай? Или в ад? Куда?!
– Ты не кричи, ты послушай себя.
Ляля замолчала. У нее сладко, истомно кружилась голова, золотая колышущаяся мгла танцевала перед глазами – и там, в ослепительном солнечном свете, вдруг проявилась сияющая дорога, туманная, голубая и розовая, невесомая и бесплотная, ведущая куда-то вперед и вверх…
– Что это?
– Может быть,
– Ты же можешь к Лизе…
– Не могу. Это все – не для нас с тобой, понимаешь? Наше настоящее – там, там, где она кончается.
– Но где?
– Ну, откуда же мне знать. Там, где Шура с Генкой. И все, кому тут не дали дожить, и кто не может доживать за чужой счет. Нам с тобой тоже надо идти.
– Страшно.
– Не бойся. Это – как сменить одежду, как уехать или сбежать – ведь весело!
Ляля робко улыбнулась. Ее личико, голубое и розовое, в нимбе растрепанных волос, было счастливым и печальным сразу. Она протянула руки и
