– Конечно, нет, – успокоила ее Кит. – Только оставь свет на крыльце. Я могу вернуться поздно.
– Сумасшедшая, – сказала на прощание Пола и вошла в дом.
Зная, что после захода солнца похолодает, Кит взяла в прихожей куртку и перчатки.
Закат из нежно-розового стал багровым. Оседлав Дружка, Кит вывела его из загона.
Темные очертания гор на рдеющем небе казались вырезанными из коричневого картона. Застоявшийся Дружок, не дожидаясь приказа, тронулся. Кит пересекла двор и направила лошадь через осиновую рощу к тропе, ведущей в горы.
Светлые стволы осин в сгущавшихся сумерках были похожи на свечи. Кит быстро нашла старую охотничью тропу. Сухие листья громко шуршали, потревоженные копытами лошади. Конь, учуяв знакомый след, шел весело и споро. Кит опустила поводья, предоставив ему полную свободу. Ей и Дружку тропа была одинаково знакома.
За рощей она пошла в гору, и вскоре Кит углубилась в сосновый бор. Толстый многовековой слой хвои заглушал стук копыт. Было темно и тихо, слышались лишь пофыркивание лошади да скрип седла. Вскоре ее слух, привыкнув к тишине, стал улавливать лесные звуки – пение ветра в высоких верхушках сосен, отдаленное журчанье ручья, хлопанье крыльев вспугнутой вечерней птицы, земные шорохи.
Бор кончился, тропа круто огибала край утеса. Дорога стала труднее, появились камни, выбоины. Кит предоставила Дружку самому определять темп подъема. Несмотря на то что быстро темнело, Кит не испытывала ни тревоги, ни неуверенности. Эти места она хорошо знала.
На самом гребне она остановила Дружка и дала ему отдохнуть перед спуском в долину, а сама залюбовалась индиговым небом, на котором среди россыпи звезд рождался молодой месяц, заливая землю своим бледным светом. Можно было различить зубчатые вершины окружающих гор и долину внизу, по дну которой струился серебристый поток.
Кит удовлетворенно улыбнулась. Это был ее край, и она любила его. Здесь она родилась и выросла и не променяет эти места ни на какие другие. В этом вечернем покое был свой ритм жизни, и он уже проник во все существо Кит, постепенно освобождая ее от суетной напряженности. Она полной грудью вдыхала горный воздух, с удовольствием чувствовала на своем лице обжигающее прикосновение охлажденного снегом ветерка с горных вершин и прислушивалась к величавому молчанию природы. Гнедой, повернув голову к тропе, тихонько заржал. Вдали, в двух милях от них, уже светились окна ранчо «Каменный ручей».
Тронув лошадь, Кит в радостном ожидании начала спуск в долину.
Проверив стадо в загонах, закончив все дела по хозяйству, Беннон вышел после ужина на широкое крыльцо бревенчатого дома. В теле чувствовалась приятная усталость. Тихий вечер словно отодвинул куда-то земные заботы, и он с удовольствием опустился в кресло-качалку. Беннон тихонько раскачивался, вдыхая аромат сигары.
Работники ранчо давно разошлись по домам. Старый Том, сидя у телевизора, что-то недовольно ворчал. В наступившей темноте где-то жалобно прокричал козодой и неожиданно налетевший ветерок охладил лицо Беннона. Он был один в этом мире.
Беннон считал, что в жизни есть два великих момента – первые минуты рождающегося дня, когда солнце еще не взошло и в природе все свежо, чисто и нетронуто, и вечер – час истины и тайны, час раздумий.
Он нашел на небе Большую Медведицу и Полярную звезду, яркую и немигающую, напоминающую о вечности и незыблемости вещей в природе, о верности и постоянстве. Непостоянен лишь человек.
Все подобные мысли неизменно возвращали его в прошлое и, конечно, к Диане, его жене и матери его дочери. Какими счастливыми и чистыми были эти дни, как хорошо им было сначала, и как радость вдруг ушла, и он остался один.
Он не мог забыть взгляд Дианы, полный гнева и упрека, когда в последний раз видел ее живой. Она винила его в том, что была несчастлива, и умерла, ненавидя его за то, что он разлучил ее с той жизнью, которую она знала и любила, и за брак с ним, который оказался неудачным.
Он не мог забыть ее глаза. Единственным мучительным желанием было вернуть все назад, пережить эти дни заново и сделать все, чтобы она была такой же счастливой, как в первые мгновения их встречи. Нет, он не просил бы у нее любви. Ее, как они очень скоро это поняли, у нее никогда не было.
Вертя тлевшую сигару в руках, он наконец затянулся, чтобы прогнать вечно преследующие его тягостные воспоминания, и вдруг услышал далекий стук копыт в горах. Кто-то спускался в долину. Это было эхом других воспоминаний. Беннон прислушался. Цокот приближался. Он поднял голову, когда услышал его совсем близко.
Вскоре из темноты появился всадник. Беннон почти сразу узнал Дружка – по светлой морде и четырем белым «чулкам» и понял, что в седле – Кит. Сидела она, как всегда, великолепно, раскованно и уверенно.
У крыльца она остановила лошадь и легко спрыгнула наземь. Когда она уже поднималась по каменным ступеням крыльца, Беннон наконец встал с кресла.
– Привет, Беннон.
Она стояла перед ним, снимая перчатки, и улыбалась.
– Кит, – ответная улыбка осветила загорелое лицо Беннона.
От поездки лицо Кит разрумянилось. Беннон уловил свежий запах ее растрепавшихся волос, такой знакомый, что напомнил о далеких беспечных днях их юности. Сейчас она, живая и веселая, была здесь, рядом, и он был этому рад.
– Пришла посидеть у меня на крылечке, как бывало, помнишь? – весело воскликнул он.
Она на минуту замерла, но тут же улыбнулась и решительно сказала:
– Я думаю, Беннон, на сей раз нам следует быть более благоразумными.
Что мог ответить ей Беннон, сознавая неуместность своей шутки? Кит была права.
