— Бережить нужно шибче, — сделал вывод.
— Угу, убережешь ее! Горяча, что кострище, и норов, что у необъезженной кобылки! Только и гляди, чего еще удумает да утворит. В сечу поперед гридней лезет!
— На то она и рожена…
— Как рожена, так могёт быть и положена! Не-е, пущай бы ее Мирослав сосватал. В тереме бы сидела…
— Угу, — хмыкнул Миролюб насмешливо.
— А чего? Пущай так, а то узрят ее князья и ужо без лютечей сечу устроят.
— Гром… — простонала девушка во сне. Парни дружно приподнялись, прислушались и вновь легли.
— Спи! — буркнул Миролюб недовольно. — Ишь, мелит незнамо что! Спокою нет!
— Ты мне?!
— Спи говорю, балаблка. `Мне', `тебе'.
— Энто я балаболка?! Аюкла!
— Погудала!
— Тьфу на тя!
— И на тя тьфу!
— А ну, хорош лаяться! — прикрикнул на дружников кто-то из своих. Парни смолкли, повернувшись друг к другу спиной, обиженно засопели.
Глава 5
Утром чуть рассветало, дружники в путь засобирались. Халена на лавке сидела, хмуро на товарищей поглядывая. На душе муторно, темно: то ли не выспалась Солнцеяровна, то ли плечо болит, то ли не с той ноги встала.
Мужики косились на нее, но подходить да выспрашивать остерегались — больно вид неподступный, в лоб бы не заработать словом или делом — с нее станется.
Миролюбу смелости хватило. Подошел, сел рядом:
— Почто в грусти?
Не хотелось ей говорить — вздохнула да и только.
— Сбираемся, — опять протянул побратим.
— Угу, — выдала.
— Аль приснилось что? — спросил осторожно. Халена взгляд отвела, поморщилась — не объяснишь парню, отчего на душе тяжело: здесь и горечь от потерь, и усталость от верашней сечи, и боль за поруганную землю, безвинно погибших детей, стариков… и тоска по синим глазам. И только им она могла признаться, что ей страшно, больно и горько. И страх не за себя, за то, что не увидятся они в яви. Беда в аймаки пришла, а жители здешние, что дети — не уследи, обязательно в переплет попадут. Хватит ли у нее сил помочь им, имеет ли она право советовать, достанет ли ума по правде решить? Сдержаться и задавить глупое женское начало, что по сию пору воет по убитым и омывает душу слезами, тушит огонь ненависти. Нельзя ей сейчас в эмоции впадать, да как подумает — в глаза Мирославу смотреть, вдов и сирот, так мысли путаются, в горле ком.
А прочь! Прочь! Не сейчас!
Миролюб же подумал, что в точку попал. И вопросов больше у него не было — знамо кто душу девице рвет, в сны являясь — он, Гром… Будь он неладен!
Захотелось, схватив ее за плечи встряхнуть, крикнуть ей в лицо: очнись — любый твой там, на небе, а здесь ты люба! Посмотри внимательно — вот я! Для тебя, ради тебя!…
Да разве ж язык повернется такое чужой невесте, божьей дщери сказать?
— Пойдем, — встала Халена. — Правда, пора. Малик вон уже провожать вышел.
Миролюб вздохнул, понуро за девушкой поплелся.
— Может еще погостите? — спросил Малик Лютабора, на Халену, вставшую рядом, покосился, прищурился: ай, знатна девица! И почто не сосватана?…
— Недосуг нам гостевать, княже, дома ждут, — степенно ответил Лютабор, на Горузда глянув — тот кивнул согласно.
— Как знаете. Дары прошу принять от меня, — князь в ладони хлопнул и два отрока из-за терема каурую тонконогую кобылку вывели. — Тебе, Халена Солнцеяровна, с низким поклоном от рода поляничей.
У девушки глаза фиолетовыми стали. Оглядела дар, погладила шоколадную морду:
