На душе от происходящего вокруг тревожно, сумрачно. Чует Халена — война грядет — не малая сеча.
Говорила о том Мирославу, предлагала ограду из камня поставить — все крепче заслон, чем дерево сухое, да он и ухом не повел. Даже не смотрит на воительницу. Зато приказ отдал — из городища шалой ни шагу. Сидит теперь Халена безвылазно в Полесье, как в заключении, и чувствует себя соответственно.
Что ни вечер, в поле уходит и лежит до ночи в траве, былинку кусает, звезды разглядывает да с синеглазым разговаривает. Кажется ей, что он там, на одной из звезд, что в темном небе мерцает, да на какой — не ведает. Зовет его, выпытывает о судьбе своих братьев и сестер. Молчит Гром — не слышит. А что ему дела земные, судьбы каких-то мирян, поляничей?
Халена хмыкнула, сама себе умиляясь — это же надо какая харизма у здешних жителей? Мигом в свою веру обратили. И вот лежит, как фанатичка с виртуальным Божком разговаривает. Если так дело пойдет, то скоро вместо меча дары носить истуканам станет. Молиться начнет, костры ритуальные зажигать, и не в воинство, а Ханге в помощь запишется.
Нет, Боги на небе, люди на земле. И разница меж ними лишь в этом.
Халена насторожилась, травинку изо рта убрала — крадется кто-то по траве, шорох слышен — свой, чужой? Нет, свой. Шаги тяжелые, сопение как у бегемота — ясно, Гневомир променад устроил — легла успокоенно, опять в звездное небо уставилась.
— Халена? — шепотом позвал побратим, не видя, где посестра. Девушка промолчала — авось уйдет. — Халена? — послышались обиженные нотки, и шепот уже больше на рев схож.
— Ну, — вздохнула — побыла в одиночестве, подумала в тишине и покое, как же!
— Вот ты где, — навис над ней, сверху вниз разглядывая. А слева Миролюб встал — вот его-то шагов она как раз не слышала.
— Ирокез, дух прерий! — похвалила. Тот молча рядом сел, уставился на девушку задумчиво.
— Что? — озадачилась: рог во лбу вырос или интерфейс исказился?
Вздохнул парень, отвернулся. Гневомир пыхтя на траве устроился, давай былинки рвать, жевать да плевать. А взгляд то на Халену, то на побратима, то в сторону. Мает думка парня, а с языка не срывается.
— Что загадочные такие? — прищурилась девушка.
— Мы это… — посмотрел на Миролюба. Тот вновь вздохнул, этот смолк. Опять сопение.
— К утру-то разродитесь? — хмыкнула воительница.
— Да ну тя, мы с сурьезным, а ты все лыбишься! — нахмурился Гневомир.
— Не-е, я серьезна как при встрече с Всевышним, честно, — приложила ладонь к груди, уверяя, и даже травинку выплюнула. — Излагай, мудрый брат Гневомир. Слухаю во все ухи.
— Мы это… — опять замялся тот, ладони от листиков отряхнул, кудри пригладил. Халена бровь выгнула, озадаченная его маятой, и обратила внимание, что на парне новая, красивая рубаха с вышивкой по обшлагам и вороту. На Миролюба покосилась — тот голову свесил, исподтишка на друзей поглядывая, порты новые на колене оглаживая. А рубаха тоже новая — зеленая, шелком на грудине шитая.
— Вы случайно, не на танцы ли меня в Вехи пригласить вздумали? — села Халена.
— Ну… это… — потер загривок Гневомир, сморщившись. Миролюб молвил, потупив взор:
— А ничего мы. Не спалось, гулять вышли.
— Ага! — обрадовался чему-то побратим.
— Мудрите, — фыркнула девушка и опять легла.
— Звезд-то, — протянул Миролюб. — Лето к закату…
— Угу. А дальше? Что хотели-то все-таки?
— Да ничё, посудачить, вечер скоротать.
— Ночь уже.
— А ты каждну ночь здеся. Чаво в тереме не спится?
— Душно.
— А-а-а. Так и нам.
— Ты, Халена, как дале жить мерекаешь? — спросил Гневомир осторожно.
— Долго и счастливо, — буркнула.
— В девках, аль в женках?
— В дружниках! — отрезала, сообразив, куда побратим клонит. Прищурилась на парня:
— А ты никак сватать меня надумал?
— А-а?… Ну-у-у…
- `Ну' сам знаешь — глупая затея.
