На обычно неунывающем курносом лице Рональда Мао Жан-Жака фон Гольбейна Мазурина застыло несколько ошеломленное выражение. До сих пор он считал свое лицо удачей — благодаря отдаленному сходству с лицом самого великого Бладжетта, Отца Мира, каким оно выглядело на ранних фотографиях и рисунках. Мазурин научился подчеркивать сходство с Вождем, напуская на себя одухотворенность, как только уяснил, что его физиономия приносит ему более прибыльную и менее пыльную работу в Бюро.
— Минутку, — сказал он. — А почему они уверены, что смогут доставить меня на нужную временную линию с помощью этой штуковины? И нет ли здесь расхождения в терминах? Ведь если я окажусь там, это будет уже новая линия, разве нет? Я хочу сказать…
— Знаю, что ты хочешь сказать, — прервал его розовощекий здоровяк. — Каждое перемещение сдвигает наблюдателя на новую временную линию. Помни только, что от тебя не требуется ничего
Мазурин почувствовал себя довольно неуютно.
— А как я вернусь?
— Об этом не беспокойся, — сказал здоровяк. — Ты постоянно будешь находиться в луче темпоральной энергии, в состоянии «частичной тамости». Через несколько дней туда будет направлен импульс, чтобы вернуть тебя.
— Что-то вроде глубоководного погружения на леске, — пробормотал Мазурин. — А что, если отключится энергия, или контакт какой-нибудь отомкнется?
— Тогда, полагаю, ты застрянешь там. Кстати, в таком случае тебе даже повезет. Это был чрезвычайно интересный период истории, даже цивилизованный. Ты станешь очевидцем множества исторических событий.
Мазурин задумчиво хмыкнул. Он быстро прикинул свои шансы на получение другой работы в случае, если его уволят и внесут в черный список Разведывательного Бюро КВБ. Полный ноль.
— Ладно, я к вашим услугам.
Обойдя стол, здоровяк подошел к Мазурину и похлопал его по плечу рукой, напоминавшей связку сосисок с нанизанными на них драгоценностями.
— Молодчина, — бурно поздравил он Мазурина. — Я знал, что ты согласишься. Значит, в Бюро знают толк в кадрах. Готовься. Пиши завещание. Завтра в двенадцать встречаемся в Физическом Бюро.
Мазурин явился в облицованную белым кафелем лабораторию с десятиминутным опозданием, на правом ухе у него все еще стыдливо таял след губной помады, а вокруг себя он распространял заманчивый аромат хорошего рисового вина. Справедливости ради следует заметить, что Мазурин лишь вполуха внимал инструкциям перед отправкой, и сам не заметил, как без лишних церемоний оказался засунут в машину темпоральной проекции.
У него сохранилось вполне определенное впечатление о самой машине. Хронотрон был с виду довольно невзрачен: пустотелый куб, испускавший резкий аромат озона и беспокойное гудение. Мазурин вспомнил, что по прибытии к месту назначения, он не сможет не только перемещать предметов, но даже войти в контакт с тамошними обитателями.
Дыхательный аппарат напоминал Мазурину о том, что он автономен и чужд времени, в которое его десантировали. Он воскресил в памяти унизительную процедуру тестирования по чтению с губ и английскому двадцатого столетия, — и еще пуще покраснел, вспомнив, как бесцеремонно его впихнули в машину времени.
Впрочем, обычное дело для лысенкорожденных. Кто с ними, в самом деле, станет церемониться. Но теперь он находился в ином мире.
Теперь Мазурин, казалось, не сидел ни на чем конкретном — просто висел в ясно-голубом небе с белыми облачками — в то время как явно ирреальный пейзаж (ровный, с древними кубическими домиками и множеством пальм) потихоньку приближался к нему. Наконец картинка выросла до натурального масштаба, и Мазурин мягко плюхнулся на тротуар, напоминавший на ощупь губчатую резину.
Затем он встал и, воспарив футов на двадцать над землей, огляделся. Голова его постепенно прояснилась, и то, что несколько мгновений назад казалось пустым вздором, теперь обрело вид невероятной реальности. Окружавшие его строения, массивные и угловатые, имели невероятное количество предельно уродливых украшений в виде стеклянных кирпичей, хромовых статуй, сплошных стен необъятных окон. Люди проходили мимо этих жутких хижин или проезжали в древних четырехколесных аппаратах, — одетые в цилиндрические наряды, также излишне угловатые в формах.
Мазурин вспомнил: эпоха «функционального» дизайна. Никакой криволинейности.
Довольно унылая эпоха в культурном отношении — и все же Мазурин испытывал священный трепет. Ведь в этот самый момент был жив сам Бладжетт!
Улица перед Мазуриным расширялась, образуя нечто вроде площади для сельского схода. В центре высилась деревянная трибуна. Ее занял мужчина в черном, судя по всему, выступавший с речью. Мазурин стал наблюдать за губами говорившего и разобрал несколько фраз: «…принципы преданности и послушания, которым все мы приверженны… один мир, один народ, один вождь, один идеал…»
Мазурин заинтересованно подлетел поближе.
— И вот теперь, в этот ранний, но благословенный день мы должны всем сердцем посвятить себя тем вечным принципам, за которые отдали свои
