— Возможно, и нет. Если бы кто-нибудь вышел и вернулся на цыпочках, я бы, конечно, не заметил... В холле было так темно! А все наше внимание было поглощено ссорой.
— Кто, по-вашему, наверняка не выходил из холла весь вечер?
— Миссис Серокольд... Да, и Джина. В этом я бы поклялся.
--- Спасибо, мистер Рестарик.
Стефан пошел к двери. Поколебался и вернулся.
— Что это за история с мышьяком? — спросил он.
— Кто вам сказал о мышьяке?
— Брат.
— А...
Стефан спросил:
— Миссис Серокольд хотели отравить мышьяком?
— Почему вы думаете, что миссис Серокольд?
— Я читал, не помню где, статью, в которой говорилось о симптомах отравления мышьяком. Это называется «периферическим неврозом». И это более или менее совпадает о болями, которые она испытывает в течение некоторого времени. С другой стороны, вчера вечером Левис отобрал у нее лекарство, которое она собиралась принять...
-- Кто, по-вашему, мог давать мышьяк миссис Серокольд?
Странная улыбка мелькнула на красивом лице Стефана Рестарика.
— Не тот, на кого вы можете подумать. Вы можете подозревать ее мужа. Левис Серокольд от этого ничего не выиграл бы. Кроме того, он обожает свою жену. Для него невыносимо, если у нее болит даже мизинец.
— Тогда кто? У вас есть предположения?
— О да! Я даже могу сказать с уверенностью.
— Пожалуйста, скажите.
— Это интуиция. У меня нет доказательств, и, возможно, вы не согласитесь со мной.
И с равнодушным видом Стефан Рестарик вышел из комнаты. Инспектор рисовал кошек на листе бумаги, лежавшем перед ним. Три мысли вертелись у него в голове:
а) Стефан Рестарик много о себе понимает;
б) братья представляют единый фронт;
в) Стефан очень красив, а Вилли некрасивый.
Два других обстоятельства смущали инспектора: что имел в виду Стефан под «интуицией»? И еще, сидя за пианино, мог ли он видеть Джину? Кэрри не верил в это.
В полутьму библиотеки Джина внесла экзотический свет. Инспектор даже отвел глаза от этой жизнерадостной молодой женщины. Она села, положила оба локтя на стол и сказала не без любопытства:
— Ну так что?
Она была в красной кофте и брюках бутылочного цвета.
— Я вижу, вы не в трауре, миссис Худ,— сказал Кэрри суховато.
— У меня нет траурной одежды. И потом мне отвратителен черный цвет. Только кассирши и домохозяйки должны носить черное. Потом между мной и Христианом не было никакого родства, он только пасынок моей бабушки.
— Видимо, вы очень мало его знали?
— Да... Он приезжал сюда три или четыре раза, когда я была маленькой. Во время войны я была в Америке и только шесть месяцев назад вернулась сюда.
— Вы приехали в Стонегат, чтобы жить здесь? Или вы приехали просто в гости?
— Я еще об этом не думала.
— Эта сцена вчера вечером, миссис Худ... Кто был в холле в это время?
— Мы все были там... Кроме дяди Христиана, разумеется.
— Не все, миссис Худ. Входили... Выходили...
— Вы думаете? — спросила Джина туманно.
— Например, ваш муж выходил, чтобы сменить пробки.
— В самом деле. Вилли любит возиться с этим оборудованием.
