Нанн, казалось, старался разглядеть в своем подчиненном нечто такое, о существовании чего он раньше не догадывался. Никто не усомнился, какие чувства его обуревают.
— Слышали ли вы, в каком состоянии находится человек, на которого вы сегодня напали?
— «Напал» — не то слово, сэр, которое я бы употребил.
— Зато это то слово, которое употребят многие другие, — заявил Нанн. — Этот человек находится в больнице, положение у него крайне тяжелое.
Бирвитц в ужасе подумал: «Господи, что же я натворил!»
— У меня и в мыслях не было, что я его так сильно ударил.
— Вы же его избили до потери сознания.
— Полагаю, сэр, вы читали мой рапорт? Он первый напал на меня с веслом.
— Рапорт я читал, но, кроме него, читал и показания трех свидетелей. Двое из них — наши люди, третий — местный репортер, привлеченный звуком свистка. Все говорят одно и то же: вплоть до того момента, как вы вытащили человека на берег, вы действовали в лучших традициях полиции… Вы знаете этого человека?
— Нет, сэр.
— Вы его когда-либо встречали?
— Нет, сэр.
— Вы видели, как он напал на полицейского констебля Смита?
— Я видел Смита, лежащего без сознания, сэр. Как он себя чувствует?
— Еще не вполне очухался от контузии, полученной от удара затылком об угол стены при падении, когда его сбили с ног. Бирвитц, я хочу знать, почему вы хотели убить этого типа?
— Это неверно, сэр.
— Если вас больше устраивает другая формулировка, почему вы так яростно набросились на этого человека?
— Потому что он напал на Смита, и я даже не знал, жив ли тот, а потом он пытался ударить меня.
— И это единственная причина?
— Да, сэр.
— Понятно, — сказал Нанн. — Помолчав, он сурово продолжал: — Когда в печати появятся отчеты об этом происшествии, лавров у полиции не добавится. Полагаю, что вы сами это великолепно понимаете. Репортер из местной газеты послал корреспонденцию в центральные газеты, где изобразил ваше поведение как беспримерно жестокое нападение на беззащитного человека. За последнее время слишком много было сообщений о зверствах полиции, ну а это, пожалуй, будет наиболее убедительным. И рикошетом отзовется на всех полицейских Англии, ибо они потеряют уважение своих сограждан.
Бирвитц молчал.
— Нечего сказать? — рявкнул Нанн.
— Очень сожалею, сэр, что вы так отреагировали на данное дело. Совершенно очевидно, что вы меня уже осудили. А если так, какой смысл оправдываться?
— Уж не воображаете ли вы, что отделаетесь легким порицанием?
— Нет, сэр.
— Не пойму, какой бес в вас вселился. Вы же были одним из самых моих лучших работников!
Отодвинув назад стул, он вскочил, сжимая кулаки:
— Что случилось, Бирвитц? Какая муха вас укусила? Если вас что-то гнетет, скажите мне. Может быть, я сумею помочь?
— Нет, сэр. Ничего нет.
— Прекрасно, — сказал Нанн, и его голос и манеры сразу стали холодными и формальными.
— Вы отстранены от работы вплоть до особого распоряжения. Будет проведено дисциплинарное расследование, на которое вас пригласят. Если не последует других указаний из Ярда, пока вы еще будете получать жалованье.
Бирвитц в отчаянии подумал: «Паршивый дурак, безмозглый паршивый дурак!»
Желание закричать, прилив крови к голове, то, как сжались его кулаки, — все это было точным повторением той реакции, когда он напал на человека в лодке. Бирвитц заметил тень тревоги в глазах Нанна, рука старика даже потянулась к звонку. Но он на него не нажал.
— Вы поняли, Бирвитц?
Он ответил деревянным голосом:
— Да, сэр.
Про себя же подумал: «Меня выгонят… выгонят из полиции.»
Нанн отвел руку от звонка.
