— Нет.
— Ты связывал им лапы и надевал на них намордник.
— Ребенок не понимает, что делает или почему он это делает. Но я учился на ошибках. Я улучшу этот мир.
Маргарет подошла еще ближе.
— Убивая?
— Двадцать лет, которые я провел в Индии, мне приказывали убивать. Я получал повышение по службе, меня награждали медалями, а в Англии за то же самое я бы отправился на виселицу. Не говори со мной об убийствах. Убийство само по себе не является злом, все зависит от точки зрения.
— Ты лишился рассудка.
— Тогда и Англия лишилась рассудка!
— А как быть с теми пятью несчастными, которых ты зверски убил в субботу вечером? Среди них были две женщины и двое детей!
— Я не признаюсь в убийстве в субботу вечером. Но в Индии мне довелось убить множество женщин и детей, и меня за это отмечали. Мои командиры говорили, что так нужно для империи. Но на самом деле они хотели сказать: так нужно, чтобы богатые стали еще богаче на торговле опиумом.
— А те, кого ты прикончил в понедельник? Они никак не связаны с торговлей опиумом.
— И в убийстве в понедельник я тоже не признаюсь. Но если смерть пяти, десяти или тысячи человек спасет миллионы от пожизненной нищеты, с этими потерями можно смириться и эти люди будут героями. Если ты действительно моя мать, ты скажешь, сколько ты, я и Сэмюель зарабатывали каждый день. Ты рылась в грязи на берегу, искала куски угля, а мы с Сэмюелем горбатились, собирая золу.
— Все мы? Если нам везло, то выходило два шиллинга в день.
Маргарет подошла к Бруклину почти вплотную.
— Допустим, четырнадцать шиллингов в неделю. Даже меньше фунта. Этого было недостаточно, чтобы нормально питаться и жить в комнате без крыс. Когда я вернулся из Индии, один землевладелец заплатил мне тысячу шестьсот фунтов за то, чтобы стать армейским офицером. Ты знала, мать, что большинство офицеров в наших войсках получают звания не за годы службы? Они покупают их у отставников. И вот этот недоумок был просто счастлив заплатить мне тысячу шестьсот фунтов, чтобы занять мою должность полковника. Тысяча шестьсот фунтов за право стать убийцей. Если ты действительно моя мать, как утверждаешь, ты скажешь мне, что я получал в церкви каждое воскресенье, когда приходил туда учиться читать.
— Булочку.
— Прежде я радовался, если мне удавалось попробовать крошки от булочки. Когда я работал помощником мусорщика и собирал золу в домах богатеев, я видел такие вещи, о существовании которых прежде и не подозревал. В некоторых домах было по восемь-десять комнат, и каждая размерами превосходила ту жалкую хибарку, в которой ты, я и Сэмюель вынуждены были ютиться втроем. Я видел роскошные одежды, совсем новые и такие дорогие, что мне казалось, будто я сплю. Я видел, как за один день в таких домах поглощали больше еды, чем мы трое могли позволить себе за неделю. И сколько миллионов людей по всей Англии страдают так же, как страдали мы с тобой, а, мать? Когда я смотрю на лорда Палмерстона и его богатых, влиятельных и высокомерных друзей, когда я читаю в их глазах бесконечную алчность и пренебрежение к беднякам, я ощущаю такую ярость, что с трудом нахожу в себе силы сдерживать ее.
— Но ты ее и не сдерживал.
Маргарет подобралась к нему вплотную.
Я по-прежнему была готова помочь доброй женщине любым возможным способом и потому двигалась следом. Внезапно у меня мурашки побежали по коже. Маргарет сжала руки в кулаки и ударила сына. Ей не хватало роста, чтобы дотянуться до лица, и потому она била его в грудь. Правой- левой, правой-левой. Удивительно было наблюдать, как пожилая, уставшая женщина с такой силой лупит крепкого мужчину. Маргарет вошла в раж и не могла остановиться. При этом дыхание ее так участилось, что я уже стала опасаться, как бы она не упала в обморок.
Бруклин, казалось, не чувствовал боли, даже когда удары приходились по ране. Хотя повреждение, судя по тому, сколько крови пропитало пальто, было серьезным, он стоял с прямой спиной и опущенными руками и молчал. Видно было, что полковник с трудом сдерживается, но пока что он покорно сносил побои матери.
Я подбежала к Маргарет и хотела оттащить ее, пока Бруклин не надумал ничего худого.
Но неожиданно он схватил меня. Сдавил рукой горло, оторвал от земли и прижал к груди, так что я едва могла дышать. Потом он так же внезапно ослабил хватку. Видно, тем самым Бруклин хотел показать, что легко может сделать мне больно, если только пожелает.
Я предприняла еще одну попытку оттащить от него Маргарет. Рядом возник Беккер. Увидев, что мне больше ничто не угрожает, он схватил Маргарет за другую руку, но, несмотря на наши совместные усилия, она продолжала молотить сына кулачками по груди.
