Полицейские разинули рты.
— Но вместо книги об убийствах он написал три эссе на эту тему, — открывая книгу, сообщил старик.
Пораженные Райан и Беккер узнали о мужском клубе, в котором читались доклады о самых громких преступлениях человеческой истории. Клуб носил имя Уильямса, в честь Джона Уильямса, человека, обвиненного в двух групповых убийствах на Рэтклифф-хайвей.
— Господи! Вы только посмотрите, как Де Квинси воспевает убийства, — сказал Райан. — Вот: «Самое грандиозное из когда-либо совершенных. Его гений просто поражает».
— И здесь! — воскликнул изумленный Беккер и процитировал: — «Самое потрясающее в этом столетии. Равных ему не было и не будет. Гений. Все прочие убийства бледнеют в кровавых отблесках этого».
— Этот Де Квинси, похоже, сумасшедший.
Полицейские узнали от старика, что последнее эссе Де Квинси об убийствах было опубликовано буквально в предыдущем месяце. В нем Любитель Опиума на пятидесяти страницах в красочных, кровавых подробностях рассказывает о совершенных Уильямсом групповых убийствах. Несмотря на то что с тех пор прошло уже сорок три года, описание было настолько ярким, что казалось, будто убийства случились предыдущей ночью.
«Он явился сюда отнюдь не для прогулки по многолюдным улицам. Сказать — значит сделать. Тем вечером он втайне дал себе слово исполнить замысел, уже в целом набросанный, коему суждено было поразить наутро словно громом „все могучее сердце Лондона“… Впоследствии вспоминали, что Уильямс покинул свое жилище ради задуманного мрачного предприятия около одиннадцати часов вечера; приступить к делу столь рано он вовсе не намеревался — необходимо было провести рекогносцировку. Инструменты он скрывал за бортом наглухо застегнутого просторного плаща».
Райан ткнул пальцем в следующую страницу.
— Лавка Марра была открыта до полуночи. Уильямс прятался в темноте на противоположной стороне улицы. Служанку отослал с поручением хозяин. Мимо проходил ночной сторож, и он помог Марру затворить ставни. Потом…
«Уильямсу пришлось дождаться, когда затихнут за углом шаги сторожа: прошло, наверное, секунд тридцать, не более; одна опасность миновала, но возникла новая — а что, если Марр запрет дверь? Поворот ключа — и убийца лишится доступа в дом. Уильямс стрелой ринулся за порог — и ловким движением левой руки повернул ключ в замке, оставив Марра в неведении относительно этой роковой уловки».
— Левой руки, — повторил Беккер. — Откуда Де Квинси может знать, что Уильямс повернул ключ именно левой рукой?
«Подойдя к прилавку вплотную, вошедший попросил хозяина показать ему пару грубых хлопчатобумажных носков».
— Хлопчатобумажных носков? А об этом как он узнал? Ведь в комнате находились только убийца и его жертва!
«Убийца наверняка хорошо изучил, какие товары где хранились: он уже заранее удостоверился в том, что для извлечения требуемого Марру потребуется развернуться спиной и, обведя глазами одну из верхних полок, снять коробку с высоты приблизительно восемнадцать дюймов».
— Восемнадцать дюймов?! — Теперь уже и Райан не смог сдержать возглас удивления. — Откуда такая точность?
«Эти телодвижения устраивали злоумышленника как нельзя более: едва только Марр, обратив к нему беззащитный затылок, занялся поисками, убийца внезапно извлек из-под широкого плаща увесистый молоток судового плотника и одним-единственным мощным ударом лишил жертву всякой способности к сопротивлению».
— Все в точности как произошло прошлым вечером, даже хлопчатобумажные носки мы обнаружили на полу! — воскликнул Беккер. — Владелец лавки как раз, наверное, потянулся достать их. Вот — прочитайте про младенца.
«…Негодяй столкнулся с двумя затруднениями: сначала его смутило дугообразное покрытие над навесом колыбели, которое он сокрушил ударом молотка, а затем перегородки, которые не позволили ему свободно наносить удары. Уильямс завершил свои манипуляции, как обычно, полоснув бритвой по горлышку невинного малютки, после чего без всякой видимой причины, как если бы смутившись картиной собственного злодеяния, не поленился нагромоздить над бездыханным тельцем целую груду белья».
