Видару. Что означало, что им позарез нужно стряхнуть с хвоста своих настойчивых, хотя и неумелых преследователей.
— Думаю, у нас есть немного времени, — возразил Бесараб, глядя в ту сторону, куда уходила тропа: там поднимались столбы дыма — над тем, что было машинами инопланетян до того, как к ним приложили руку Ионеску и половина ребят из изначального отряда Бачевски. — Похоже, они и на этот раз не успели передать сообщение.
— Может, и нет, — уступил Бачевски. — Но их начальство должно знать, где они находятся. Когда они выбьются из расписания, кто-нибудь явится проверить, что у них стряслось. Снова.
Возможно, со стороны могло бы показаться, что он спорит с Бесарабом, но на самом деле он с ним не спорил. Во-первых, потому, что Бесараб, вероятно, был прав. А во-вторых, потому, что за последнюю неделю Бачевски успел понять, что Мирча Бесараб — один из лучших офицеров, под командованием которых ему доводилось служить. А это, как подумал мастер-сержант, было наивысшей похвалой, какую только мог морской пехотинец высказать в адрес иностранного офицера... и это совершенно не мешало румыну быть самым пугающим человеком, какого он встречал в своей жизни.
Многие могли этого не понимать. При хорошем освещении худощавое лицо Бесараба было красиво эдакой лисьей красотой, а улыбка его зачастую бывала теплой. Но за этими зелеными глазами таился глубокий темный омут. Темный омут, который был не чужд многим на Балканах после чаушесковских времен. Темный омут, который Бачевски распознал потому, что встречал в жизни немало других пугающих людей... и потому, что в его душе теперь тоже жил темный омут по имени «Вашингтон, округ Колумбия».
Однако же, что бы ни таилось в прошлом Бесараба, этот человек был почти пугающе компетентен и излучал своеобразную непринужденную харизму, с которой Бачевски нечасто доводилось сталкиваться. Это была та разновидность харизмы, которая могла завоевать верность даже Стивена Бачевски, и даже за столь краткий срок.
— Я тебя прекрасно понимаю, мой Стивен, — произнес с улыбкой Бесараб, как будто читал мысли мастер-сержанта, и положил руку на плечо превосходившему его ростом американцу. Подобно почти собственническому обращению «мой Стивен», этот жест мог бы быть покровительственным. Но не был.
— Однако же, — добавил Бесараб, и улыбка исчезла с его лица, — я полагаю, что пора куда-нибудь отослать этих паразитов.
— Отличная идея.
В голосе Бачевски проскользнула нотка скептицизма, и Бесараб коротко рассмеялся. Это был весьма неприятный смех.
— Думаю, нам это под силу, — произнес он и пронзительно свистнул.
Несколько мгновений спустя из леса вынырнул Таке Братиану, темноволосый широкоплечий румын.
Бачевски успешно осваивал румынский благодаря Елизавете Кантакузин, но последовавший разговор был слишком быстрым, чтобы он успел что-либо разобрать. Он длился несколько минут, затем Братиану кивнул, а Бесараб снова повернулся к Бачевски.
— Увы, Таке по-английски не говорит, — произнес он.
Бачевски сухо подумал, что это очевидно и так. Впрочем, Братану не требовалось говорить по-английски, чтобы донести до окружающих тот факт, что он умеет быть очень неприятным типом. Как, впрочем, и любому из людей Бесараба.
Их было всего около двух десятков, но они двигались, словно призраки. Бачевски и сам не был неуклюжим, но понимал, что но части рысканья по кустам и стрельбы оттуда эти ребята с легкостью заткнут его за пояс. В этом деле они безоговорочно его превосходили, и, кроме автоматов, пистолетов и ручных гранат, они ныли щедро увешаны разнообразными ножами, топориками и мачете. На самом деле Бачевски подозревал, что им больше по вкусу была холодная сталь, а не автоматы, это оружие для тюфяков.
Братиану с товарищами прошел вдоль тропы, блеснули ножи, и корчившиеся шонгайрийцы затихли.
Бачевски это не смутило. Точнее даже, в его глазах промелькнуло мрачное удовлетворение. Но когда некоторые румыны начали раздевать инопланетян, а другие срубили несколько крепких молодых деревцев, росших у края тропы, мастер-сержант нахмурился и взглянул на Бесараба. Румын лишь покачал головой.
— Подожди, — сказал он, и Бачевски повернулся обратно.
Люди Бесараба работали споро; они знали, как обращаться со своими топориками и мачете. Они нарубили шестов длиной примерно в десять футов, затем каждый заточили с обеих сторон. За поразительно краткое время у них было готово с дюжину таких шестов, и у Бачевски расширились глаза, когда румыны подобрали мертвых шонгайрийцев и насадили на колья.
Кровь и прочие телесные жидкости медленно потекли по грубо ошкуренным кольям; свободные концы были воткнуты в мягкую лесную ночву. Бачевски промолчал. Мертвые инопланетяне выстроились вдоль тропы, словно жуки на булавках; в тени они смотрелись гротескно. Бачевски почувствовал на себе взгляд Бесараба.
Ты шокирован, мой Стивен? — негромко спросил румын.
— Я... — Бачевски глубоко вздохнул. — Пожалуй, да. Немного, — признался он и повернулся к собеседнику. — Должно быть, потому, что это слишком смахивает на то, что творили моджахеды.
— В самом деле? — Взгляд Бесараба был холоден. — Пожалуй, я этому не удивлен. Мы переняли эту традицию непосредственно от турок, в давние
