насколько было возможно... и теперь оно превратилось в ловушку для множества их людей, которым было не под силу отсюда выбраться.
Бачевски посмотрел на затянутый дымом лес; от этого дыма заходящее солнце сделалось кроваво-красным. Он знал, что его людям некуда бежать. Они достигли своего последнего рубежа, и мастер-сержанту сейчас требовалась каждая унция дисциплины, какой он научился за свою жизнь, чтобы совладать с отчаянием.
«Прости, Мирча, — подумал мастер-сержант. — Я облажался. Теперь нам всем кранты. Я только рад, что ты все-таки не успел вернуться вовремя».
На скулах Бачевски заиграли желваки. Он схватил за плечо Марию Авереску, одного из своих гонцов.
— Мне нужно, чтобы вы нашли Ганни Мейерса, — сказал он на румынском, которым в конце концов начал овладевать.
— Он мертв, старшой, — сурово откликнулась Мария, и у Бачевски заныло под ложечкой.
— А сержант Рамирес?
— Думаю, он тоже. Я знаю, что ему попали вот сюда, — Авереску ткнула пальцем себе в середину груди.
— Тогда найдите сержанта Ионеску. Скажите ему... — Бачевски сделал глубокий вдох. — Скажите, что я хочу, чтобы он со своими людьми вывели отсюда столько детей, сколько сумеют. Скажите, что мы отвоюем для них столько времени, сколько сумеем. Ясно?
— Да, старшой! — мрачное лицо Авереску побледнело, но она решительно кивнула.
— Отлично. Иди!
Он отпустил ее плечо. Женщина стрелой метнулась сквозь дым, а Бачевски двинулся к командному пункту.
Разведчики шонгайрийцев осознали, что продвижение человеков замедлилось еще больше. Болезненный опыт заставлял их относиться к переменам с большим подозрением, и они пробирались вперед крайне осторожно.
И они были правы, что осторожничали.
«Бастонь» была построена вокруг глубокой пещеры, представлявшей из себя защищенный и легко маскируемый склад для припасов на зиму и корма для домашней скотины. Однако же маскировка была не единственной ее защитой.
Услышав взрывы, Бачевски свирепо оскалился. Он все еще сожалел, что у него не было мин получше — он отдал бы левую руку за пару клетей с «клейморами», но румынские противопехотные мины, которые Бесараб ухитрился где-то раздобыть, все же были лучше, чем ничего. Минный пояс был не настолько широк, как хотелось бы мастер-сержанту, но шонгайрийцы явно не осознали, куда зашли, и Бачевски слушал их пронзительные крики с кровожадным удовлетворением.
«Может, я их и не остановлю, но заплатить заставлю по полной. А может быть — может быть, — Ионеску все-таки удастся вывести хоть кого-то из ребятишек».
Бачевски не позволил себе подумать о том, как эти дети будут бороться за жизнь подступающей зимой, не имея ни пищи, ни крыши над головой. Он просто не мог.
— Гонец!
— Да, старшой!
— Найди капрала Гутьерреса, — велел Бачевски юноше. Передай ему, что пора сплясать.
Шонгайрийцы остановились вдоль края минного поля. Мины здесь были поставлены неглубоко, а пара стодвадцатимиллиметровых минометов, раздобытых где-то все тем же Бесарабом, обрушила на противника свой смертоносный огонь. Даже теперь мало кому из шонгайрийцев доводилось сталкиваться с человеческой артиллерией, и тридцатипятифунтовые фугасные авиабомбы стали для них сокрушительным опытом.
Командир полка Харах скривился, когда сеть связи внезапно захлестнула волна сообщений об артобстреле. Даже после неприятного сюрприза в виде зенитных ракет такого он не предвидел.
И без того существенные цифры потерь среди его передовых отрядов пехоты взлетели еще выше, и полковник прорычал в рацию своему командиру оружия поддержки:
— Найдите эти проклятые минометы и уничтожьте их! Немедленно!
Пехота Хараха принялась отступать, и тут к артобстрелу и минным полям добавился автоматный огонь. Но эго были те, кто выжил, и они усвоили уроки, давшиеся им дорогой ценой, и их младшие офицеры начали пробираться вперед, выискивая проходы.
Три тяжелых миномета, установленных на небронированных автомобилях, с трудом пробирались по узкой тропе следом за ними, пытаясь определить
