— Мы не сложим оружия, — стоял на своем раненый легионер.
— Оружия? Вы пытаетесь торговаться со мной? — спросил изумленный мексиканец.
Истекающий кровью легионер пошатнулся, стараясь не упасть.
— Мы можем быть твоими пленниками, но оружия мы не отдадим.
Мексиканец уставился на него в изумлении.
— У вас нет патронов. Ваши винтовки в любом случае практически бесполезны. Оставьте их себе, черт подери.
— И разрешите нам позаботиться о наших раненых.
Пораженный их отвагой, мексиканец подхватил падающего легионера и произнес:
— Таким людям, как вы, я не могу отказать ни в чем.
Клайн стоял под палящим сирийским солнцем и слушал, как его командир рассказывает про битву при Камероне.
Клайн слышал эту историю в подробностях множество раз, но с каждым разом детали повествования делались все отчетливее. Мысленно он чувствовал запах крови, слышал жужжание мух над трупами и ощущал горький привкус порохового дыма и горящих зданий. Вокруг словно бы звучали крики умирающих. Глаза Клайна затуманились от переполнявших его чувств, и он считал совершенно естественным, что окружающие эти чувства разделяют.
Все это время полковник держал поднятой деревянную руку, копию деревянной руки Данжу, вновь восстановленной после той давно отгремевшей битвы. Оригинал ныне хранился в стеклянном ящике в штаб-квартире Легиона. Ежегодно тридцатого апреля, в годовщину битвы, руку выносили в забитый народом зал для приемов, чтобы у всех была возможность взглянуть на самую ценную реликвию Легиона. В этот же день сходная церемония — только без руки — проходила на всех базах Легиона во всем мире. Это была самая важная из бытовавших в Легионе церемоний.
Но никто еще никогда не делал копии руки Данжу. Никто даже не осмеливался проводить эту церемонию в точности так же, как она проходила в штаб-квартире. Более того, сегодня не было тридцатое апреля. Учитывая то, что намечалось на следующее утро, Клайн понимал, что измененная дата подчеркивает, насколько сильно полковник желает напомнить легионерам об их наследии.
Стоя на валуне и держа деревянную руку над головой, полковник говорил с такой внутренней силой, что слова его доходили до всех.
— У каждого из этих шестидесяти двух легионеров было по шестьдесят патронов. Они расстреляли их полностью. То есть всего они сделали три тысячи восемьсот выстрелов. Несмотря на жару, жажду, пыль и дым, они убили почти четыреста врагов. Задумайтесь над этим: из каждых десяти пуль одна находила свою цель. Просто поразительно, если учесть сопутствующие обстоятельства. Этим легионерам неоднократно предлагалось сдаться. Они в любой момент могли отказаться от исполнения задания, но не пожелали навлечь бесчестие на Легион и на себя.
— Завтра не забывайте об этих героях. Завтра вы сами станете героями. Ни один легионер никогда еще не сталкивался с тем, с чем завтра поутру предстоит встретиться вам. Мы никогда не бросим порученного дела. Мы всегда будем исполнять свой долг. Каков наш девиз?
— Легион — наше отечество! — машинально гаркнули в ответ все присутствующие, и Клайн с ними.
— Не слышу!
— Легион — наше отечество!
— Каков наш второй девиз?
— Честь и благородство!
— Верно! Никогда не забывайте об этом! Никогда не забывайте Камерон! Никогда не позорьте Легион! Всегда исполняйте свой долг!
Размышляя о предстоящем ему завтра безрадостном выборе, Клайн вернулся к подножию каменистого склона. Едва замечая многочисленных часовых, попадавшихся на пути, он подошел к тому месту, где лежал, накрывшись одеялом, Дурадо и смотрел в щель между двумя валунами на окраину Дамаска.
— Что, ты уже? Только я устроился поудобнее! — пробурчал Дурадо.
Клайн невольно улыбнулся. Юмор Дурадо напомнил ему о шутках, которые любил отпускать Рурк.
От камней исходил жар.
— Как ты думаешь, речь полковника что-нибудь изменит? — Дурадо, извиваясь, сполз к подножию склона.
— Завтра узнаем, — отозвался Клайн, занимая свое место между валунами. Еще никто из легионеров не попадал в такую ситуацию.
— Что ж, сделаем, что нужно, — произнес Дурадо и зашагал прочь.
— Да, Бог наказывает нас за грехи наши, — пробормотал Клайн.
Дурадо притормозил и обернулся.
— Что-что? Я не расслышал.
— Да так, сам с собой разговариваю.
— Ты вроде что-то сказал про Бога.
