— Умоляю, Том! Умоляю! — всхлипывала Джин.
— Даю тебе пять секунд, чтобы ты убрался. — Данович двинулся к Томасу, держа молоток на уровне его лица.
Томас понимал: в любом случае надо уберечь голову от молотка. Если молоток заденет его даже скользящим ударом, все будет кончено.
— Ладно, ладно, — сказал он, слегка отступая и миролюбиво подняв руки.
— Я не собираюсь драться. — И, как только молоток метнулся в воздухе, бросился под ноги Дановичу и изо всей силы боднул Дановича головой в пах. Молоток ударил его по плечу, и оно сразу онемело. Данович потерял равновесие, упал на спину, и Томас, обхватив руками его колени, уселся на него верхом. Падая, Данович, вероятно, ударился головой, так как на секунду перестал сопротивляться. Томас воспользовался моментом и схватил его за голову. Данович замахнулся молотком и ударил Томаса по локтю, который тот выставил вперед, защищая лицо. Томас потянулся к молотку, другой рукой ткнув Дановича в глаза. Но он не сумел ухватить молоток и тут же почувствовал резкую боль в колене. На этот раз он изловчился и поймал молоток, не обращая внимания на удары, которые Данович наносил ему безоружной рукой; он выкручивал молоток, пока тот не выпал из кулака Дановича и не отлетел в сторону на цементный пол. Отпихнув Дановича коленями, Томас бросился к молотку и схватил его. И он и Данович поднялись на ноги, но Томас из-за поврежденного колена двигался с трудом, и ему пришлось переложить молоток в левую руку — правое плечо у него совсем онемело.
Сквозь гром оркестра и собственное тяжелое дыхание он слышал, как кричит Джин, но ее крики доносились до него приглушенно, словно издалека.
Данович, зная, что Томас получил травму, попытался зайти сзади. Томас заставил себя повернуться. Данович прыгнул на него, и Томас ударил его молотком повыше локтя. Рука Дановича повисла плетью, но он продолжал размахивать левой. Как только он оставил голову без прикрытия, Томас ударил его по виску — не прямым, а боковым ударом, но и этого оказалось достаточно. Данович пошатнулся и упал на спину. Томас тут же оседлал его и занес молоток над его головой. Данович, задыхаясь, заслонил здоровой рукой лицо. Том трижды ударил его молотком — по плечу, по кисти, по локтю, и все было кончено. Обе руки Дановича бесполезно замерли вдоль туловища. Томас поднял молоток, чтобы прикончить его. Глаза Дановича помутнели от страха, с виска по бледнеющему лицу стекала темная струйка крови.
— Нет! — закричал он. — Нет! Не убивай меня! Пожалуйста! — Его голос сорвался на визг.
Томас лежал сверху на Дановиче, пытаясь отдышаться. Левая рука по-прежнему держала молоток над головой. Если кто-нибудь и заслуживал, чтобы его убили, то это именно Данович. Да, но Фальконетти тоже заслуживал, чтобы его убили. Пусть это сделает кто-нибудь другой. Томас перевернул молоток и запихнул его рукояткой в судорожно дергающийся рот Дановича. Он чувствовал, как ломает ему передние зубы. Сейчас Томас уже не был способен убить этого человека, но страдания Дановича его мало трогали.
— Помоги мне встать, — сказал он Джин. Она сидела на раскладушке, прижав руки к груди, и тяжело дышала, словно тоже участвовала в драке. Медленно, неуверенно поднявшись, она подошла к нему, подхватила под мышки и потянула. Томас поднялся на ноги и, шагнув в сторону от дрожавшего на полу тела, чуть было не упал снова. Голова у него кружилась, и комната плыла перед глазами, но мысли не путались. Увидев на спинке единственного в подвале стула белое пальто Джин, он сказал:
— Надень его.
Свитер на Джин был порван, и они не могли пройти через зал. А сможет ли он вообще идти? Ему пришлось обеими руками переставлять поврежденную ногу шаг за шагом, пока они поднимались по лестнице. Дановича они оставили лежать на цементном полу. Из его разбитого рта торчал молоток и, пузырясь, текла кровь.
Шоу в «Розовой двери» шло без перерыва. К счастью, в зале было темно, если не считать луча света, направленного на готовившуюся раздеваться девицу в черной амазонке, в котелке, сапогах и с кнутом. Тяжело опираясь на плечо Джин, Томас умудрился не слишком хромать, и они уже почти выходили из клуба, но тут один из троицы, сидевшей возле двери, заметил их. Он встал и крикнул:
— Allo! Vous la. Les Americains. Arretez. Pas si vite.[14]
Но они уже вышли за дверь и кое-как зашагали вперед. Мимо ехало такси, Томас остановил его. Джин еле втащила Томаса в машину, потом забралась сама, и такси уже мчалось в Антиб, когда человек, окликнувший их в зале, вышел на улицу и стал их искать.
В такси Томас обессиленно откинулся на спинку сиденья. Джин, кутаясь в белое пальто, забилась в угол подальше от Томаса. Он не обиделся на нее за это — ему самому был отвратителен исходивший от него запах пота, смешавшегося с запахом Дановича, крови и сырого подвала. На какое-то время он не то потерял сознание, не то задремал и открыл глаза, когда машина уже приближалась к порту Антиба. Джин плакала навзрыд в своем углу, но Томас мог сегодня уже не беспокоиться о ней. Когда они подъехали к причалу, у которого стояла «Клотильда», он засмеялся.
Его смех подействовал на Джин как удар кнута. Она тотчас перестала плакать.
— Над чем ты смеешься, Том? — спросила она.
— Я вспомнил врача в Нью-Йорке, — ответил он. — Он советовал мне подольше избегать резких движений и любого перенапряжения. Видел бы он меня сегодня!
С трудом самостоятельно выбравшись из машины, Том расплатился с таксистом и, хромая, стал подниматься по трапу следом за Джин. У него снова закружилась голова, и он чуть не свалился в воду.
