легкомысленно.
Взяв сверток с бутербродами, Томас вышел на улицу, приставил расшатанный деревянный стул к стене гаража и, усевшись в тени, стал глядеть на проезжавшие мимо машины.
В общем-то ему неплохо жилось в этом городке. Элизиум в штате Огайо был не меньше Порт-Филипа, и гораздо богаче. Здесь не было трущоб и других признаков упадка, которые дома Томас принимал как нечто само собой разумеющееся. Неподалеку находилось небольшое озеро. На берегу стояли две летние гостиницы и коттеджи, куда летом приезжали их владельцы, зимой живущие в Кливленде. Элизиум походил на небольшой курорт: здесь были хорошие магазины, рестораны, устраивались конные аукционы и парусные регаты. А главное, казалось, что в Элизиуме у всех есть деньги, — этим-то городок и отличался от Порт-Филипа в первую очередь.
Томас вытащил из пакета бутерброд, аккуратно завернутый в вощеную бумагу. На тонком кусочке свежего ржаного хлеба лежали бекон, листочки салата и ломтики помидора, обильно сдобренные майонезом. С недавних пор горничная Джордахов-Клотильда начала готовить ему каждый раз новые, затейливые бутерброды. Она была милая, эта Клотильда. Француженка из Канады, тихая женщина лет двадцати пяти. В доме Джордахов она работала ежедневно с семи утра до девяти вечера, выходной ей давали раз в две недели по воскресеньям, да и то только со второй половины дня. У нее были печальные темные глаза и черные волосы.
Вечером, возвращаясь поздно из города — дядя Харольд и тетя Эльза, как и родители Томаса, не могли удержать его дома, — он всегда находил на столе в кухне оставленный ею для него кусок пирога.
Чтобы избежать ненужных расспросов о Порт-Филипе, он не заводил друзей, со всеми старался быть вежливым и за все время пребывания в Элизиуме пока не подрался ни разу — еще жива была память о недавних неприятностях. Он не чувствовал себя несчастным. Он радовался избавлению от гнета родителей, радовался, что ему больше не приходится жить в одном доме и спать в одной кровати с братом. А то, что можно не ходить в школу, вообще было здорово. Работа в гараже ему не претила, хотя дядя Харольд был порядочным занудой, вечно суетился и о чем-нибудь тревожился. Тетя Эльза кудахтала над Томом, как наседка, и поила апельсиновым соком, считая, что его мускулистая худоба — следствие недоедания. В общем-то и дядя и его жена, хоть и гады, желали ему добра. Две двоюродные сестры Тома, еще Девочки, не докучали ему.
Никто в этой семье не знал, почему его выгнали из дому. Дядя Харольд пытался расспрашивать Тома, но тот уклончиво ответил, что просто у него плохо шли дела в школе — кстати, это вполне соответствовало истине — и отец решил, что для него же будет лучше, если он уедет из дому и сам начнет зарабатывать себе на жизнь. Дядя Харольд был не из тех, кто недооценивает влияние самостоятельной жизни на формирование моральных устоев, но тем не менее его удивляло, почему за все время Томас не получил из дому ни одного письма и после звонка Акселя, сообщившего о приезде Тома, всякая связь с Порт-Филипом прекратилась. Сам Харольд Джордах был примерным семьянином, обожал своих дочерей и не скупился на подарки жене, чей капитал, что ни говори, помог ему зажить в Элизиуме припеваючи.
Во всем отличаясь от брата, Харольд Джордах тем не менее в одном соглашался с ним целиком: немцы по натуре своей дети и ничего не стоит подбить их на войну. «Только начнет играть оркестр, они уже маршируют, — говорил он. — А что хорошего в этой войне? Сержант кричит, а ты топаешь под дождем, спишь в грязи, а не в чистой, теплой постели рядом с женой, подставляешь себя под пули совершенно незнакомых людей, а затем, если тебе повезло и ты выжил, остаешься в старой солдатской форме, не имея даже собственного ночного горшка! Война выгодна для крупных промышленников вроде Круппа, поставляющих армии пушки и военные корабли, а для простого человека… — Он пожимал плечами. — Сталинград! Кому это надо?» Несмотря на это, Харольд Джордах был немцем до мозга костей, он не принимал никакого участия в общественных движениях американских немцев. Ему нравилось жить там, где он жил, быть тем, что он есть, и ни под каким видом он не стал бы вступать в какую-нибудь организацию, которая могла бы его скомпрометировать. «Я ни с кем не враждую, — таков был один из основополагающих принципов его жизни. — Поляк, француз, англичанин, еврей, кто угодно… Да хоть даже русский! Любой может купить у меня машину или десять галлонов бензина, и если заплатит настоящими американскими долларами — он мой друг».
Томасу жилось в доме дяди довольно спокойно, но он знал: пристанище это временное, рано или поздно он уйдет отсюда. Пока же торопиться некуда.
Он только собрался достать из пакета второй бутерброд, как к гаражу подъехал «шевроле» выпуска тридцать восьмого года, принадлежавший двум сестрам-близнецам. Том увидел, что в машине сидит только одна из них. Он не знал которая — Этель или Эдна. Как и большинство городских парней, он уже переспал и с той и с другой, но по-прежнему не различал их.
— Привет, двойняшка, — сказал он, чтобы не попасть впросак.
— Привет, Том.
Шестнадцатилетние, загорелые, с прямыми каштановыми волосами, близнецы были миловидными девушками, и, если не знать, что они переспали со всем мужским населением города, любому было бы приятно показаться с ними на людях.
— А ну скажи, как меня зовут, — потребовала девушка.
— Отстань.
— Если не скажешь, я заправлюсь у кого-нибудь другого.
— Валяй. Деньги идут не мне, а дяде.
