если человек, выполняя работу, ставит на карту свою жизнь, то он тем самым одновременно взваливает на свои плечи огромную ответственность.
Если этой стране и суждено когда-нибудь погибнуть, то она погибнет от беззакония. Грабежи средь бела дня, расовые волнения, заказные убийства, напропалую ворующие политиканы, пылающие ради получения страховки городские кварталы, детишки, играющие в ковбоев и индейцев с настоящими револьверами в руках, покупающие наркотики фунтами, чтобы, накурившись или уколовшись, протестовать против призыва в армию, Национальная ружейная ассоциация, которая горой стоит за то, чтобы каждый идиот-невротик хранил в своем доме целый арсенал, автомобилисты, гоняющие свои машины так, словно они не мирные обыватели, а индейцы апачи, вступившие на тропу войны. – Он уже рычат, и голос его гремел раскатами по всему дому. – Некоторое время я служил в дорожной полиции. Когда я останавливал гнавших со скоростью девяносто миль в час водителей лишь для того, чтобы напомнить им, что в Коннектикуте скорость ограничена пятьюдесятью пятью милями, они смотрели на меня так, будто я обозвал их мать шлюхой, и были почти готовы линчевать губернатора, посмевшего якобы унизить честь их штата, ограничив скорость и сведя уровень смертности на дорогах до самого низкого во всей Америке. Я говорю, как проповедник на религиозном бдении негров – сборщиков хлопка из секты «Возрождение», – посмеиваясь над собой, продолжал он. – Но тот, кто не верит в закон, не верит ни во что. Я встречал множество продажных копов, но это не ставит под сомнение саму идею. Кроме того, работа мне нравилась. Возможно, я просто привык иметь дело с оружием и находиться среди крутых парней… – Последние слова он произнес чуть ли не извиняющимся тоном. – Как бы то ни было, но пять лет назад в чине лейтенанта-детектива я вышел в отставку с неплохой пенсией. Все хорошее и плохое теперь осталось в прошлом. Я работаю в саду, немного играю в гольф, сужу игры Детской лиги, иногда отправляюсь на школьный стадион, чтобы показать шортстопам, как надо хватать низко летящие мячи, и время от времени навещаю своих детей в Калифорнии. Я гремлю костями в старом доме, который на милю больше, чем мне требуется. Но Фордс-Джанкшн очень славный город, другого дома я не знал, и меня воротит при мысли о том, чтобы от него избавиться… Такова, Роджер, жизнь Манфреда Вайнштейна, сжатая до двух минут. Маловато для книги, не так ли? – закончил он и снова виновато рассмеялся.
– Да, на книгу, пожалуй, не потянет, – сказал Деймон.
– Я любил тебя, в частности, за то, Роджер Деймон, – фыркнул Вайнштейн, – что ты всегда делал все, чтобы я не раздувался, как индюк. Даже в мой первый год в Молодежной лиге, когда коэффициент моих точных ударов битой составил ноль целых, триста пятьдесят шесть тысячных. Счастлив видеть, что ты с тех пор совершенно не изменился.
– Я знаком еще с одним копом, служившим в морской пехоте, – сказал Деймон.
Он вдруг понял, что подсознательно все время сравнивает сидящего напротив него старого, мягкого, похожего на счастливого деда человека с сухим, скрипучим, никогда не меняющим каменного выражения лица лейтенантом Шултером.
– Имя Шултер тебе что-нибудь говорит? – спросил Деймон.
Вайнштейн, казалось, был удивлен.
– Я слышал о нем. Время от времени мы получали от него ориентировки. Отдел расследований убийств полиции Нью-Йорка.
– Что можешь о нем сказать?
– Какие, к дьяволу, у тебя могут быть контакты с сыщиком из отдела убийств?
– Это длинная история, – вздохнул Деймон.
– У нас впереди целый день. По крайней мере у меня.
Во взгляде Вайнштейна появилась жесткость, и на какой-то миг Деймон увидел перед собой одновременно артиллерийского сержанта из корпуса морской пехоты и детектива из большого города. Он понял, что Манфред Вайнштейн способен стать весьма неприятным человеком на то время, когда ведет расследование.
