И угодник исчез. Исчез на башне императора, но появился перед Лучезарным.
Встал, как встал бы обычный человек перед огромной горой. И каждый, кто был еще жив в этой битве, понял, что сам Энки явился навстречу заклятому врагу всего живого. И хохот Лучезарного пронесся над полем битвы, словно ураган. И каждый наполнился уверенностью, что Энки должен покориться силе, с которой сладить он не сможет, поскольку именно теперь она велика и почти безгранична. А затем Лучезарный взмахнул мечом, и все, кто был на расстоянии полулиги от него, обратились пеплом – и живые, и мертвые. Только Энки остался стоять да несколько, не более десятка, угодников, не все, многие обратились в пепел, будто и обычные смертные. И тогда маленький Энки произнес слова, которые услышал и понял каждый:
– Не теперь. Тебе понравился этот мир, потому что он достаточно прочен для великих ног. Он, как плот, для того, кто не умеет плавать. Плот над бездной. Но когда плот становится слабым, бревна раскатываются и тяжкий груз камнем идет на дно.
– Великую цену надо заплатить за это! – прогремел Лучезарный.
– Вряд ли она будет больше, чем та, что заплатили мертвые на этом поле, – ответил Энки.
– Чего же ты ждал? – прошипел Лучезарный. – Хотел напитаться смертью?
– Доблестью, – ответил Энки. – К тому же всему свое время. Нельзя испытать вкус яблока, сгрызая его семечки. Надо дать им прорасти, поднять крону, расцвести, завязаться и налиться соком.
– А может быть, ты хочешь отправиться вместе со мной в бездну? – расхохотался Лучезарный и снова замахнулся мечом, но не ударил, а поднял пылающий клинок над головой, и тысячи огненных стрел полетели в разные стороны и пронзили сердца тех, кто впустил ужас в них. И одна из стрел вошла в грудь императора. И последним усилием воли, продолжая смотреть и слушать, император подумал, что империи осталось существовать несколько секунд. И поразился, насколько был прекрасен вид, открывшийся ему, выполненный двумя красками – черной и красной.
– Нет, – ответил Энки. – Каждый удостаивается собственной бездны. Но с тем мраком, который назначен тебе, не сравнится ни одна из них.
Сказал и обхватил собственные плечи. И тут же пламя поглотило его. Настоящее пламя, потому что боль скрутила угодника. Его ноги задрожали. Но он продолжал стоять, хотя крик стал рваться из его груди. И словно задрожало, заколебалось все сущее вокруг. И точно так же обхватили себя и запылали те угодники, что стояли на поле битвы. И Лучезарный бросил и щит, и меч, которые растаяли клочьями дыма, вытянул руки, растопырил пальцы, призвал к себе, втянул в эти пальцы почти всех аксов, но и это не помогло ему, и он словно окаменел. Словно обратился в черную скалу. Словно лишился голоса. А затем рванул ожерелье. И лопнуло огненной струной волокно на его шее и взлетело в небо. И семь огней, семь звезд, семь сияющих пламенем камней сверкнули во мраке огненными сполохами. А затем земля разверзлась, и Лучезарный рухнул сквозь нее в бездонную пропасть.
Сгоревшие осыпались пеплом.
Битва закончилась.
Над руинами Бараггалла занималось утро.
Уцелевшие воеводы пытались построить воинов.
Прибежавшие со стороны лагеря женщины и выбравшиеся из руин Бараггалла защитники крепости оказывали помощь раненым, не разбирая своих и чужих.
Уцелевшие даку и этлу построились и пошли в сторону Бэдгалдингира.
Уцелевшие бледные начали разбредаться.
Завывая и скуля, сэнмурвы покружились над полем и полетели на восток.
От провала, в котором исчез Лучезарный, медленно ползла полоса тлена.
Над полем битвы стоял стон, как будто стонала сама земля.
– Ну ладно, ладно, – услышал Игнис ненавистный голос, вынырнул из очередного видения и открыл глаза. Донум вместе с подручными рассматривал доставшуюся им жертву.
– Ладно, – повторил Донум и дал знак, после которого один из балахонников, как называл их для себя Игнис, плеснул на него холодной водой.
– Есть все еще отказываешься? – уточнил маг. – Что ж, подождем еще несколько дней. Неделя – не срок, хотя и перед этим две недели тебя кормили особенным образом. Но имей в виду, если захочешь есть по-настоящему, только кивни.
Игнис с трудом прищурился, сквозь наползающий кровавый туман разглядел предложенную ему еду. На расставленных на столах блюдах лежали куски сырого мяса. Язык, печень, сердце. Лакомства. Вырезанные на его глазах из приведенных в башню бродяг. Хотя язык, кажется, вырезали у ребенка? Или это ему почудилось? Не почудилось ему только одно: пытаясь превратить его в чудовище, подручные Никс Праины неминуемо становились чудовищами сами. Или же уже ими были.
Игнис в бессилии уронил голову на грудь. Все в том же тумане разглядел собственные ноги, пробитые бронзовыми стержнями, пришпиленные к доске под стопами и ко все тому же столу. Четыре источника нескончаемой муки в ногах и четыре в руках. Предел, обозначенный самим Донумом, который, забив восьмой штырь в обездвиженное тело, со вздохом сказал, что на этом пока придется остановиться. И гниение тяжело останавливать при таком количестве ран, и боль может лишить предмет исследования рассудка, и сердце испытуемого может отказать.
– Всему есть предел, – развел он окровавленными руками. – Нет предела только мастерству Никс Праины. Подожди, когда она вернется, мы, конечно же,
