Церритус, конечно же, не успел понять, с кем ему придется сражаться. Безымянный везунчик изменился в секунду, для того чтобы понять что-то, следовало бы эту секунду поймать, вытянуть и рассмотреть в подробностях, чего сделать не успел никто, возможно даже никто из публики. Но как раз теперь все претенденты на главный серебряный рог Ардууса и пытались поймать эту секунду, чтобы разгадать, что же все-таки сотворил незнакомец с не самым плохим бойцом Пуэром Краниумом, если каждый из них еще подумал бы, как преодолеть стальные веера принца Бабу. Но Церритус не имел такой возможности, ему приходилось знакомиться с безымянным воином начисто, впервые. И он был осторожен. Он вспомнил все наставления мастеров фехтования, которых в Бэдгалдингире было больше, чем в любом атерском королевстве, и почти столько же, сколько в Дакките. Его противник двинулся вперед и вышел почти в центр арены, опустив меч к доскам арены. А Церритус двинулся по спирали, держа меч над головой и переставляя ноги в соответствии со строгим каноном – носок, пятка внутрь, затем другая нога, носок, пятка внутрь, легкий поворот, колени согнуты, чтобы в любой момент совершить прыжок, рывок, шаг и нанести удар – быстрый и разящий. Он держал дистанцию в пять шагов, которую невозможно преодолеть без прыжка, без усилия, без толчка, и если не чувствовал себя в безопасности, то уж во всяком случае был готов распознать любую опасность и отразить ее. Но он не знал, что имеет дело с ветром, накопленным его противником по капле, и когда Церитус поравнялся с правой рукой незнакомца в черном шарфе, когда ему осталось два или три шага, чтобы попробовать прощупать противника, скрестить с ним мечи и поступать дальше по обстоятельствам – отойти или постараться поразить везучего наглеца, Черный нанес удар сам.
Противник не толкался, не прыгал, не прилагал усилие. Он скользнул в сторону Церритуса выставленной ногой, но не замер в трех шагах от него, а почти лег на камень, раздвинул ноги так, как это могли сделать только площадные акробаты, поножи звякнули о доски, или это звякнул нагрудник безымянного о его же наколенник, потому что Черный вытянулся вперед и достал острием меча до живота принца Бэдгалдингира.
Вновь затрещало, заискрилось магическое пламя, которое не приносило ожоги, но обжигало, может быть, сильнее настоящего пламени, и тишина, повисшая над ареной, разорвалась истошным криком восторженной публики не сразу после удара, а когда безымянный воин, невозможный везунчик, который вдруг оказался искусным бойцом, поднялся не так, как сделал бы кто угодно, да тот же площадный акробат, а не сгибая ног, подобрал их, одновременно вставая, словно взводил самострел.
И все-таки все шло неправильно. Кама села на скамью и снова закрыла глаза. Публика ревела. Мурусу пришлось подхватить диск и, грохоча по нему молотком, сделать пару кругов по арене, пока удалось угомонить зрителей, а Кама уже не слышала ничего, рассчитывая вынырнуть из небытия, когда прозвучит ее имя или кто-то из соседей по лавке толкнет ее в плечо. Но все шло неправильно. Она стояла не на том пути. Ветер, который по-прежнему полнил ее, теперь уже казался ей ее слабостью. Еще большей слабостью, чем ее желание взглянуть в глаза Рубидуса и отыскать в них что-то еще, кроме насмешки и презрительного холода, что-то, что, без сомнения, должно иметься в его глазах. Она станет слабой и беззащитной в тот самый миг, когда против нее встанет кто-то, кто хотя бы отчасти тоже владеет искусством пустоты и ветра. Что говорил ей по этому поводу Сор Сойга? Ведь он же говорил что-то?
Кама открыла глаза и посмотрела на того, кто сидел рядом. Это был Рубидус Фортитер. Он не смотрел на нее. Его шлем сверкал серебром рядом с ним на скамье, длинные черные волосы лежали на его плечах, а взгляд был устремлен на арену, на которой происходила очередная схватка, или первая из последних трех. Рубидус все еще не принимал Черного всерьез, он следил за бойцами, с одним из которых собирался оспорить славу и главный приз турнира. Чувствуя, как ветер начинает стучать ей в виски, Кама тоже посмотрела на арену и увидела, как бьются два прекрасных воина: Фалко Верти – принц Фиденты и Адамас Валор – принц Тимора. Старшие сыновья своих отцов, не единственные, в отличие от Рубидуса, но любимые и главные претенденты на престолы славных королевств. Мечты самых красивых принцесс Анкиды. Гордость своих подданных. Надежды своих родителей.
Нет. Их обучали не дакиты. Их школа не была школой убийства, которая не признавала двух ударов там, где можно было обойтись одним. Ведь даже Сор Сойга, когда был вынужден учить не только убивать, но и фехтовать, пришел к танцам, которые увлекли его лучшую ученицу, не сразу. Он долго думал, зачем ударять десять раз, если после первого удара соперник должен упасть, истекая кровью, пока не придумал: Кама или сражалась с тысячью противников, убивая их в своем танце и своем воображении одного за другим, или сражалась с бессмертным духом – аксом или ашуром или еще каким- нибудь демоном, которого можно поразить только тысячью ударов, а не одним. Нет, Фалко и Адамас не сражались друг с другом, как сражались бы два ветра, но оба были властителями пустоты, оба наносили удары и отражали их, руководствуясь не расчетами и заученными связками приемов, а внутренним ритмом и чутьем. И Рубидус был таким же.
Две победы Каме удалось удержать, нанеся удар первой. Две чистых дакитских победы. Но что она будет делать, если первый ее удар будет отбит? А что делал Сор, когда выходил против своей ученицы? Ведь ей так ни разу и не удалось зацепить мастера, а он всякий раз оставлял ее с синяками, даже в те дни, когда у нее получалось все.
Что же он сказал ей однажды? Что же он сказал, что-то такое, что впервые ей, познавшей и ветер, и пустоту, и спокойствие в схватке, показалось глупостью? Но если эту глупость сказал тот, кого она так и не смогла победить, так может быть, это все-таки не было глупостью?
Он сказал ей – плыви.
Как это плыви, не поняла Кама.
Плыви, повторил Сор. Медленно и плавно.
В чем, спросила она его, в воде?
