– Как же они могут прийти, если возле твоего трактира нет дороги? – развел руками Игнис.
– Им не нужна дорога, – прошептал трактирщик. – Энки посылает их. Он прогневался на нас и посылает против нас воинов Эрсет. Они придут к нам без дороги. А нам уйти некуда, потому что дороги нет…
– Есть дорога! – почти закричал Холдо.
– Нет! – залился слезами и убежал трактирщик.
– Эту магию можно снять, только убив колдуна, – прошептала Туррис. – Но если он в силе, нам придется нелегко.
…Они гнали лошадей до вечера, сменили их у такого же испуганного, как трактирщик, дозорного, скакали всю ночь, а утром снова сменили лошадей. К полудню, миновав еще две стены, уже вымотанные, оказались перед третьей – в середине долины. И все это время, всю эту бешеную скачку, сразу после того как спутники миновали первую после трактира стену, за которой и в самом деле валялись порубленные тела, они видели одно и то же – залитую кровью дорогу, останки несчастных, бесчисленные обозы, застывшие вдоль дороги, растерянных людей, затем дружины воинов Бэдгалдингира и дозоры ардуусцев, которые сначала настороженно встречали четверку, а потом уже вовсе не смотрели на нее. Четверка торопилась на восток, а ардуусские погонщики гнали людей, скот, даже воинов – на запад. Гнали, как стада, как скот, потому что пустота царила в их лицах. И только щелкали бичи таких же обезумевших и околдованных слуг императора, как те, что творили непотребное в Бэдгалдингире. И множество сэнмурвов кружилось над ними.
– Туррис, – качал головой Игнис. – Теперь я вижу, почему опустели деревни на окраине Светлой Пустоши. Ты можешь снять это заклятье?
– Нет, – стискивала зубы Туррис, поднимая глаза к небосводу. – Их слишком много. Их в сотню, в тысячу раз больше, чем у башен угодников. И они черны от магии. Этот колдун очень силен, очень. Может быть, он не столь изощрен, как Табгес, чей меч у тебя на поясе, но мне кажется, что он сильнее. Он даже упивается своей силой, смеется над ней. Ведь он мог бы заставить людей идти на запад, а он их гонит бичами!
– Отец! – вдруг закричала Бибера.
У основания стены, возле одного из бастионов, там, где воинов было особенно много и бичи погонщиков орудовали без отдыха, к одному из мытарских столбов, на которых еще проглядывали полустертые списки податей, был примотан седой и грузный человек.
– Ванитас, – узнал Игнис.
– Спешиваемся, – прошипела Туррис. – Быстро, пока нас не выцелили стрелами! У нас плащи Бэдгалдингира! Коней к коновязи и смешаться с толпой!
– Бибера! – раздался довольный крик со стены. – Сестренка! Что ты делаешь? Не смей! Я обещал почтенному Ванитасу, что он увидит приход великого воинства! Не делай этого! Пусть посмотрит!
С высокой стены наклонился Церритус. Только это был не тот Церритус, который смотрел, как Игнис сбивал с ног Зелуса в бэдгалдингирском трактире. Этот Церритус сиял удачей и силой. Улыбка не сходила с его лица. Темные, как будто провалившиеся глаза искрились радостью.
– Бибера! Пожалей отца!
Бибера, прикусив губу, срывала веревки, которыми был примотан к столбу несчастный. Ванитас качал головой, хрипел, слезы текли по его щекам, и Бибера что-то шептала ему, торопясь рассечь узы на его теле, прижимаясь к нему и сама заливаясь слезами.
– Я предупредил, Бибера, – зачмокал сверху Церритус.
– Он уже мертв, – сухим голосом проронила Туррис, – и спасти его нельзя.
– Магия? – спросил, озираясь, Холдо.
– Злоба его мучителей, – зажмурилась Туррис. – Смотрите.
Они подошли вплотную. Ванитас уже был освобожден от веревок. Он стоял, пошатываясь, опираясь спиной о столб, но его руки безвольно висели, сухожилия были подрезаны на них и в локтях и, кажется, в плечах. Во всяком случае, кровь заливала руки от плеч.
– А ты как хотела? – разводил наверху руками Церритус. – Хотела, чтобы моего дядюшки коснулась эта ужасная магия? Чтобы беднягу гнали, как скот, навстречу его счастью? Я же не изверг. Я оградил его от этой участи. Поэтому его пришлось связать. Ну и чуть-чуть поработать над его руками. Он мог наделать глупостей. Руки ведь не главное, сестричка. Главное, чтобы был жив!
Бибера уже почти рычала, срывая с лица отца тугую повязку, как вдруг замерла. Во рту Ванитаса торчала пробковая затычка, какими обычно затыкают сливные отверстия в винных бочках.
– Пожалей отца! – продолжал увещевать со стены Биберу Церритус.
– Что это? – спросила Бибера у отца.
Ванитас моргнул, закрыл глаза, выдавливая слезы, затем кивнул.
– Мне это вытащить? – спросила Бибера. – Я не чувствую магии.
«Да», – кивнул отец.
– Я люблю тебя, – прошептала Бибера.
«И я», – кивнул отец и постарался открыть рот чуть шире.
Бибера ухватилась за пробку, осторожно потянула ее на себя, но едва она сдвинулась на палец, во рту у Ванитаса что-то щелкнуло, заскрежетало, и
